Хотя о военной организации корейской армии периода Трех Государств известно не-много, по данным “Стелы Квангэтхо-вана” и китайских хроник можно заключить, что армия раз-делялась на столичные войска, подчинявшиеся вану (часто именно их и считают собственно арми-ей), провинциальные войска, военные поселения на границах, гарнизоны крупных крепостей и личные войска феодальных властителей [1, cc. 63, 99, 103; 5, c. 79]. Насколько четкой была такая организация, по имеющимся данным судить сложно.
Военная организация Объединенного Силла отличалась достаточной размытостью. В рамках системы существовало большое количество различных подразделений [23, cc. 71-77], но они являлись не столько различными родами войск, сколько исторически сложившимися частя-ми: вновь созданные существовали параллельно со старыми, а в составе подразделений, их коли-честве и наименованиях должностей царило большое разнообразие. Основные подразделения со-стояли из формирований, именовавшихся по названиям областей, где эти войска были расквар-тированы или набраны. В их названиях часто встречаются иероглифы “чон”, что значит “остано-виться на жительство”, и “со” - “принести присягу”, или “дать клятву”. В названиях подразделе-ний фигурирует иероглиф “тан” - “знамя” (например, “девять соданов”), и каждый “знаменный отряд” внутри подразделения имел знаки различия определенного цвета [24, c. 75]. Отсутствие единой общеармейской организационной структуры было и в начале правления династии Корё. Она появилась только в период правления ванов Сонджона (981-997) и Мокчона (997-1009), когда были созданы сначала шесть корпусов (“ви”), а несколько позже - две армии (“гун”). Каждое из этих восеми подразделений состояло из определенного количества полков с фиксированным составом и структурой (“ён”) и возглавлялось главнокомандующим и старшим командующим. Эти шестнадцать военачальников входили в состав штаба (“чунбан”), а команди-ры полков были объединены в совет (“чангунбан”). Каждый корпус имел свое церемониальное название - “Дракона и тигра”, “Тысячи быков” и т. д. Три из шести корпусов выполняли функции собственно армии, один нес охрану ворот, один - полицейскую службу в столице, один играл роль почетных, или церемониальных, войск. Две армии выступали, скорее, в роли лейб-гвардии [6, cc. 248, 249; 35, cc. 144, 145; 64; 65, cc. 116, 117]. Провинциальные войска были одновременно с этим преобразованы, превратившись из местного резерва, находящегося под совместным кон-тролем государства и местных влиятельных семей, в воинские соединения, подконтрольные Цен-тру. Впервые были введены их региональные штабы. Провинциальная армия была разбита на войска, которые охраняли границы и подавляли локальные бунты, и военно-строительные подраз-деления, часть которых получала инструкции из Центра, а часть - непосредственно от местных органов власти [64; 65, cc. 117, 118]. С ослаблением центральной власти и военной организации стали появляться и иные, автономные, армейские формирования. В первую очередь, это “пёльмубан”, созданные практически по личной инициативе Юн Гвана в качестве армии нового типа для борьбы с чжурчжэнями. Хотя эта армия была затем расформирована, созданный Юн Гваном кавалерийский корпус (“сингигун”) просуществовал до начала XIII в. и упоминается в ис-точниках в связи со сражением с киданями в 1216 г. [89, c.68]. Таким же автономным формиро-ванием были “пёльчхо”, которые формально являясь частью регулярной армии, на самом деле были войсками дома Чхве, практически подменившими боеспособную государственную армию в XIII в. Монголы в период своего господства в Корее пытались свести роль ее армии к чисто церемониальной, и поэтому после ликвидации монгольского правления вновь возникла опреде-ленная путаница в организационной структуре армии, поскольку большинство воинских частей, особенно региональных, представляло собой фактически личные армии военачальников, имев-ших формальные титулы командиров округов или чрезвычайных командующих регионов. В 1395 г. десять корпусов были слиты в три армии, а в 1409 г. был создан ее центральный управляющий орган - Главный штаб. Окончательная реорганизация произошла в 1457 г., в правление вана Седжо, когда войска были разделены на пять новых корпусов, имевших четкую внутреннюю структуру вплоть до “пятерки”, главный штаб которых был органом, осуществлявшим военную власть над всеми регионами. При нем же стало более четким разделение провинциальных войск и командование ими. Провинции были разбиты на округа, в каждом из которых находились шта-бы и приписанные к ним казармы войск местного подчинения [35, cc. 260, 279]. Командующий округа стоял во главе вертикально подчиненных друг другу крепостей. Аналогичная система бы-ла и во флоте - в каждой провинции находилось от одной до трех флотилий, действующих каждая в своей акватории и опиравшихся на собственные порты и приморские крепости, причем суда од-ной флотилии не имели права появляться в водах другой без разрешения сверху [96, c. 17].
К XVI в. на военную организацию стала оказывать заметное влияние общая обстановка застоя в государстве, что очень хорошо показала Имджинская война, поражения в которой послу-жили толчком к новым реформам. Воинские подразделения нового образца (“хуллён догам”), созданные в период Имджинской войны, не смогли стать ядром реформированной армии, хотя непосредственно после войны такая возможность была. Потерпел крах и ряд попыток создать обученные и постоянно действующие войска на местах наподобие “согогун”, также созданной во время второго периода Имджинской войны. Сначала согогун состояла из представителей всех социальных слоев, потом - только из рабов и простолюдинов, а затем - только из частных рабов. К тому же, участие в этой армии для тех, кто в ней служил, было дополнительной нагрузкой ко всем прочим обязанностям, а источники ее финансирования зависели от финансовой ситуации в каждой провинции и были очень непостоянными. В результате к концу рассматриваемого перио-да согогун стали просто фикцией [70, cc. 179-214].
После маньчжурских вторжений наблюдались периодические всплески интереса двора к военной организации, но выражались они исключительно в форме введения новых знаков раз-личия или видов униформы [91, том II, cc. 143, 144]. К концу XIX- началу XX вв. корейская ар-мия состояла из более или менее хорошо обученных солдат из хуллён догам; охранной стражи, состоящей из представителей местных войск, поочередно несших службу в столице; небольшого количества различных церемониальных и гвардейских подразделений; провинциальных войск, существовавших на средства провинций и мало зависящих от Центра, и пяти гарнизонов крепо-стей центрального подчинения [3, c. 411].
Внутреннее разделение подразделений корейской армии практически всегда строилось по принципу “пятерки”. Стандартная для всех стран Дальнего Востока ориентация на четыре сторо-ны и Центр проявлялась и в военно-территориальном делении, когда даже город внутри стен де-лили на пять частей [88, c. 46], и в оргструктуре отряда [60, c. 156; 70, c. 161], и в наименовани-ях тактических единиц. В состав большого отряда входили четыре или пять малых, причем их названия - “правый”, “левый”, “верхний”, “нижний”, отражают все тот же принцип. Хотя, в от-личие от русских полков “правой” и “левой руки”, названия эти не отражают дислокацию отря-дов во время битвы, а лишь подчеркивают принцип членения. Именно поэтому И. И. Хван спе-циально обращает внимание на то, что названия отрядов, маркированные иероглифами “верх”, “низ”, “центр”, не стоит переводить на русский язык как “авангард”, “тыл” и т. п. [6, c. 244]. Пятичленная структура часто сокращалась до трехчленной - при этом сохранялась или “горизон-тальная“ (правое крыло, левое крыло и центр), или “вертикальная” (верх, середина, низ) ось. Особенно часто трехчленное деление использовалось при номинации войск в поле. В “Тонгук пёнгам” термин “три армии” употребляется именно в значении “действующая армия” [7, гл.16, 18 и др.].
Изучение военной организации позволяет систематизировать информацию о родах войск. Опираясь на когуреские фрески как на источник информации, можно выделить шесть или семь типов воинов, четко различающихся по основному оружию и уровню защищенности: тяжеловоо-руженные и легковооруженные всадники с копьями, конные стрелки, пешие стрелки, копейщики, пехотинцы с боевыми топорами и пехотинцы, вооруженные исключительно оружием ближнего боя [53; 77, c. 108]. При этом ведущую роль, видимо, играла конница - награждая когуреских ва-нов почетными титулами, китайские императоры часто давали им звания командиров кавалерий-ских частей, отмечая тем самым основной род их войска [2, том II, c. 84 и др.] В эпоху Объеди-ненного Силла, судя по составу военных чиновников, существовали и чисто кавалерийские под-разделения, и смешанные, состоящие из конницы и пехоты [24, c. 45]. Существовали и специа-лизированные войска: арбалетчики, сведения о которых часто встречаются в “Самгук саги”, тяже-ловооруженная бронированная пехота, стрелки из лука, катапультисты, специалисты по штурмо-вым лестницам и преодолению стен [43, c. 215; 88, c. 44]. Такое разнообразие типов воинов и вы-сокое мастерство владения ими своим профилирующим видом оружия являются отличительной чертой традиционной корейской СОВБД, в отличие от китайской, в которой считалось, что солдат должен владеть всеми видами оружия понемногу [77, c.108]. Такая узкая специализация корей-ских воинов обеспечивала им преимущества при бое с противником на равном оружии, но не по-зволяла одному и тому же подразделению выполнять комплексные тактические задачи, а нала-дить четкое тактическое взаимодействие подразделений разного профиля в условиях раннефео-дального государства было сложно при достаточно расплывчатой структуре его армии.
С ростом ориентации на Китай в период Корё разделение на рода войск становится менее четким, поскольку, как мы уже говорили выше, китайская традиция предпочитает универсализм. В числе родов войск шести корпусов кроме пехоты и кавалерии в целом фигурируют тюремная охрана, охрана ворот, церемониальные подразделения армии и флота [64, cc. 45-75; 65, c. 142]. Число кавалерийских частей постепенно сокращается, чем и объясняются жалобы Юн Гвана на отсутствие конницы. Созданная по его инициативе конная армия в составе пёльмубан была прак-тически последним большим кавалерийским подразделением. В конце периода Корё в боевых действиях кавалерия участвует уже как небольшие ударные отряды в составе личных армий ве-дущих военачальников вроде Ли Сонге. Позднее как отдельный род войск кавалерия уже не фи-гурирует. Хотя в составе элитных отрядов династии Ли прослеживается разделение на конных стрелков, пеших стрелков и пехотинцев с копьями и трезубцами [70, cc. 20-24], в материалах, посвященных Имджинской войне, данных о действиях кавалерии как рода войск не встречается, ни в письменных источниках, ни на фресках и картинах. Подобный процесс можно объяснить, во-первых, ориентацией на китайскую воинскую традицию, отличительной чертой которой явля-ется отсутствие хорошей кавалерии, а во-вторых, тем, что с потерей отошедших от Кореи после объединения Трех Государств больших степных территорий страна лишилась базы для создания больших конных армий.
Возвращение к традиционной системе разделения войск произошло уже в ходе Имджин-ской войны в рамках хуллён догам, в котором столичные войска были разделены на три группы: войска огневого боя, лучники и воины с оружием ближнего боя. Правда, некоторые авторы счи-тают, что это - тоже китайское заимствование и переработка опыта Ци Цзигуана, “ведущего спе-циалиста по борьбе с японцами”, на базе трактата которого “Цзилюй синьшу” было построено обучение воинов хуллён догам. Но возможно и то, что в условиях доминирующей в стране ориен-тации на Китай инициаторы возрождения традиционной корейской системы были вынуждены представить ее как китайское заимствование. Во всяком случае, диссертант придерживается мне-ния, что хотя методы Ци Цзигуана безусловно использовались, разделение войск по роду оружия - характерная деталь корейской военной традиции.
Завершая анализ эволюции организационного членения корейской армии, коротко остано-вимся на роли негосударственных формирований. В эпоху Трех Государств ни личная гвардия Кэсомуна, ни аналогичные отряды высших чиновников Силла или дружины хваранов не являлись самостоятельными воинскими единицами, а действовали в составе государственных войск. Появ-ление частных армий, для обозначения которых со времени периода Корё употребляется термин “кабён”, начинается, когда в государстве наблюдается децентрализация власти, с одной стороны, и ослабление государственной армии - с другой. Впервые “сильные люди” на местах стали обза-водиться собственными войсками в конце периода Объединенного Силла. Такой властитель зам-ка имел пожалованное ему сверху высокое воинское звание, но его армия, хотя формально и счи-талась государственной, подчинялась лично ему. Аналогичная ситуация была и с военными гар-низонами на побережье, вроде Хёльму на острове Канхва или Чхонхэ на острове Вандо [65, cc. 95, 97]. Такие формально государственные, а фактически частные, войска служили основной воен-ной силой государственных деятелей периода Поздних Трех Государств и раннего Корё. Затем личные войска Ван Гона и его соратников слились с регулярной армией с созданием шести корпу-сов. “Частные войска” появились в стране после военного переворота 1170 г., когда военным вре-менщикам нужна была более серьезная поддержка для борьбы с конкурентами, чем ослабленная целым рядом факторов регулярная армия. Вначале это небольшая, но хорошо обученная, личная стража или отряд телохранителей, состоящий из вооруженной дворни, преданной господину и хо-рошо экипированной. В правление дома Чхве эта стража становится все более и более многочис-ленной, и обретая государственный статус (то есть считаясь частью национальной армии из-за то-го поста, который занимал глава дома Чхве), начинает уже не только охранять хозяина и его лич-ную собственность, но и выполнять сначала чисто полицейские функции, поддерживая порядок в городе по ночам, а затем - и общевоенные, подавляя восстания рабов или участвуя в борьбе с монголами [89, c.70]. При этом частной армии отдается предпочтение перед регулярными вой-сками. Она по-прежнему содержится на частные средства и отличается от регулярных войск бо-лее жесткими критериями отбора. Это или солдаты, уже проявившие мужество на полях сраже-ний [89, c. 69], или “храбрецы” [22, c. 89]. Последний термин на Дальнем Востоке служит для неформального обозначения вооруженной дворни или деревенских отрядов самообороны, то есть структуры, как бы параллельной регулярным войскам. Активное использование домом Чхве сво-ей личной гвардии на территории всей страны можно расценить и как косвенное свидетельство того, в каком плачевном состоянии находились регулярные войска, и как попытку перехватить контроль над армией, манипулируя слиянием своей армии с государственной. К концу правления дома Чхве “три особых корпуса” (самбёльчхо) превратились в весьма значительную силу, разде-ленную на шесть частей по аналогии с шестью корпусами регулярной армии. И именно они ге-роически продолжали сопротивление монголам даже тогда, когда ван капитулировал. Такие элитные отряды в XII в. стали создаваться и на региональном уровне, в основном как отряды личной гвардии того или иного военачальника и размещались в крепостях, служа для их обороны или партизанской войны против монголов. Связь их с общерегиональной армией непонятна, но ясно, что наиболее активную роль в борьбе с монголами играли именно они, и после установления в Корее монгольского владычества эти элитные отряды прекращают свое существование [89, c. 72]. Монголы старались подавить любую личную военную активность феодалов, но когда мон-гольский гнет был сброшен, в начавшемся до установления династии Ли периоде непрерывных военных столкновений каждый из военных лидеров оказался во главе армии, которая так долго находилась под его командованием и подчинялась именно ему, что превратилась фактически в персональную армию, опираясь на которую, он мог вмешиваться во внутреннюю политику стра-ны. К началу правления династии Ли сложились большие группировки так называемых “заслу-женных сановников”, помогавших возведению на престол того или иного вана, используя как свое влияние, так и свои воинские подразделения. Однако с укреплением абсолютистской бюро-кратической системы династии Ли роль частных войск сходит на нет. С централизацией власти частные армии сначала в 1398 г. просто включили в общеармейскую систему, а в 1401 г. окон-чательно расформировали [88, c. 137; 91, том I, c. 30]. После этого времени негосударственные формирования сохранились лишь исключительно в форме Ыйбён. Эти “отряды армии справед-ливости” состояли из тех же “храбрецов” и возглавлялись пользующимися авторитетом местными влиятельными лицами - конфуцианскими учеными, мастерами боевых искусств и т. п. Невзирая на ту большую положительную роль, которую сыграли Ыйбён в ходе Имджинской войны, отно-шение государства к ним было скорее напряженно-подозрительным, и достаточно большое число известных командиров Ыйбён, которые не погибли геройской смертью в борьбе с японцами, или стали жертвами ложных доносов и были казнены своими же, как Ли Гак или Ким Доннён, или, столкнувшись с подобными обвинениями, прекратили свою деятельность, распустив отряды и уй-дя в горы, как Квак Чеу. Государство рассматривало Ыйбён как временное явление, которое необ-ходимо пресекать прежде, чем оно превратится в вероятное ядро мятежа. И хотя повстанцы в странах конфуцианского культурного региона представляли из себя силу, скорее параллельную власти, чем направленную против нее, и в годину опасности извне шли на диалог с правительст-вом первыми, они оставались мятежниками и действовали сами по себе.
Каждая военная организация имела соответствующий ей аппарат военных чиновников. В период Трех Государств в каждом из них была своя система военных рангов, которые на евро-пейских языках часто уподобляют офицерским званиям [1, 88, и др.], но и их наименования, и их структура в каждом государстве были различными и хорошо отражали организационную структу-ру армии в целом. К примеру, своеобразная военная организация Силла как до, так и после объе-динения Трех Государств, породила очень большое число различных военных чинов (более со-рока). Почти в каждом формировании эти чины имели свои собственные названия, и поэтому сей-час можно говорить лишь о группах военных чиновников, занимающих на иерархической лест-нице примерно одни и те же места. Внешний вид военных чиновников, как и гражданских, цвет их одежды были строго регламентированы; они имели различные знаки различия в виде золотых колокольчиков, кругов определенного диаметра, перьев птиц, изображений морд, лап или хвостов зверей [24, c. 79].
Унификация корейской армии в период Корё сократила количество военных должностей до тринадцати, хотя кроме них в армии были и гражданские чиновники-канцеляристы. При при-мерно одинаковой общей численности армии Объединенного Силла и Корё, армия Корё имела приблизительно в пять раз меньшую номенклатуру должностей по сравнению с Объединенным Силла. Кроме того, под влиянием китайской традиции соотношение гражданских и военных чи-новников в высших эшелонах власти резко изменилось в пользу первых. Военная палата, которая в Силла состояла наполовину из военных, наполовину из гражданских чиновников, в Корё стала сугубо гражданским министерством, которым и оставалась до конца правления династии Ли. Что же касается процентного соотношения гражданских и военных чиновников, то если в Силла в двух их высших категориях военных было 34%, то в Корё - только 1,6%, а состоящий только из военных чиновников чунбан был подчинен гражданским из военной палаты. При этом не стоит представлять военных чиновников эпохи Корё профессиональными военными. Термин “янбан”, впервые появившийся в Корё, обозначал и гражданских, и военных чиновников. Военный чинов-ник мог занять гражданскую должность, и наоборот - такие известные в корейской истории воена-чальники, как Кан Гамчхан или Юн Гван, были не собственно военными, а гражданскими чинов-никами, назначенными на военные должности [70, c. 139]. То, что ситуации такие встречались часто, хорошо видно из “Тонгук пёнгам”. К примеру, при снаряжении армии во время второго нашествия киданей командующим левой армии был назначен зам. начальника Управления по охране памятников, а командующим центральной - зам. начальника Управления по приему ино-странных гостей [7, глава 19]. Поэтому, хотя военный чиновник периода Корё носил особого по-кроя шляпу и должен был иметь правое плечо обнаженным [91, c. 178], многие историки (в част-ности, С. В. Волков) отмечают, что речь шла не о дискриминации военных чиновников как соци-ального слоя, а о предпочтении гражданской службы. И даже когда произошел первый военный путч под лозунгом “Бей гражданских!”, а чунбан стал высшим органом управления, никаких пе-ремен в соотношении военных и гражданских чиновников не произошло. Более того, дом Чхве, прийдя к власти, контролировал положение в стране по гражданским каналам. Ведь для челове-ка, воспитанного в конфуцианской политической традиции, армия есть неизбежное зло, и прини-женное положение военных по отношению к гражданским естественно, так что армия никогда не была силой, сплоченно защищавшей свои интересы.
Именно поэтому диссертант не вполне согласен с мнением ряда южнокорейских истори-ков, в частности - Лю Ёнъика, проводящих аналогии между властью военных в Корее и сегуна-том в Японии. Захват власти военными в Корее и в Японии - это явления разного порядка. В Ко-рее у них не было такой мощной опоры, как самураи. Военные чиновники были именно чиновни-ками, а не кастой или сословием, и прийдя к власти, они не стремились создать систему, парал-лельную власти государя, предпочитая влиять на власть, занимая формально второстепенные, но очень важные для контроля над безопасностью страны и продвижением чиновников, посты. Базы для перерождения правления военных чиновников в Корее в сегунат японского типа, таким обра-зом, не было.
В период династии Ли курс на приоритет гражданского начала над военным оставался не-изменным. Военная палата также состояла из гражданских чиновников, а подчиненный ей Глав-ный штаб пяти корпусов состоял из военных, но не имел ни влияния, ни авторитета. Формально военная власть находилась под прямым контролем государя, но в качестве главнокомандующего он не выступал никогда. Вообще, постоянный пост главнокомандующего в корейской воинской традиции с момента укрепления в стране конфуцианской идеологии не присутствовал - его не по-зволяли ввести ни идеологическая концепция, ни борьба придворных группировок в той особой ее форме, которая была характерна для Кореи XV-XVII вв., ибо вопрос о контроле над армией стоял жестко: никто не хотел повторения 1170 года. Единственным действенным органом, состоящим из военных чиновников, был институт военных инспекторов, в обязанности которых входили как организация обучения войск, так и контроль за общим положением дел в армии, а на практике - еще и командование войсками. Система рангов для военных и гражданских чиновников была единой, но военные чиновники по-прежнему занимали в обществе более низкое положение, чем равноценные им по рангу гражданские. Военный чиновник приравнивался в правах к граждан-скому только тогда, когда доходил до самых высших ступеней чиновной иерархии, дающих право обращаться к государю в случае, если того требовала выработка решения, принимаемого на уровне государства [90, c. 14]. Унификация рангов привела к отсутствию четкого функционально-го разделения между родами войск (пехотой и кавалерией) и даже между армией и флотом. Тот же Ли Сунсин был в свое время и командиром гарнизона на северной границе, и сотрудником центральных военных структур. На корейском его воинское звание - “чангун”, которое соответ-ствует скорее русскому “полководец”, чем “генерал” или “адмирал”. Перехода гражданских чи-новников в военные и наоборот уже не было, но действовала система “чингван чедо”, суть кото-рой заключалась в том, что должность командира одного из округов, как в провинции, так и в области или уезде, обязательно принадлежала его гражданскому руководителю [36, c. 276]. Та-ким образом, командная верхушка армии на треть состояла из людей, не компетентных в военной области. В условиях такой системы процесс принятия решений был очень сложным. Их нужно было согласовывать со многими инстанциями [13, документы №№ 4 и 62]. Единого командова-ния войсками также не было даже во время Имджинской войны. Каждый крупный полководец действовал практически автономно [91, том I, c. 380; том II, c.19]. После войны, в чем-то благода-ря стараниям Ли Сунсина [13, документы №№ 25, 37,39], военное руководство в провинциях бы-ло передано военным, но решающих позитивных изменений в военной организации все равно не произошло.
С изменением в организационном членении непосредственно связана система комплек-тования войск. Вначале в каждом из Трех Государств постоянная армия сложилась на основе общинно-родовой организации, и всеё мужское население определенного возраста считалось во-еннообязанным и могло быть мобилизовано как во время войны, так и в мирное время для строи-тельства крепостей и других оборонительных сооружений. Такими ополчениями были “шесть чо-нов” в Силла, которые набирались из столичных жителей (то есть собственно силласцев) и воз-главлялись командирами из сословия “чинголь”. На службу они смотрели как на почетную приви-легию. Со временем эти ополчения уступают место чонам нового типа, набираемым из местных жителей (гарнизонные войска), а также знаменным частям - “соданам“, состоящим из лично пре-данных командиру добровольцов [24, cc. 77-79; 65, c. 54]. Профессиональных войск в то время еще не было, хотя в армии Объединенного Силла были отряды спецвойск, а У. Э. Хенсорн, учи-тывая высокий уровень и тактическую мобильность когуреской конницы, делает вывод о возмож-ном наличии в ней класса профессиональных военных - ветеранов боев в Маньчжурии [88, c. 40].
Систему комплектования корейской армии периода Корё многие историки связывают с китайской системой “фу бин”, суть которой сводилась к тому, что армия строилась по принципу добровольности, причем солдаты своим трудом на земле, предоставляемой государством, обеспе-чивали себя сами и служили поочередно то в столице, то на границах [90, cc. 140, 166-169], но ко-рейский вариант значительно от нее отличался. Солдаты войск центрального подчинения всегда служили в столице, а каждая солдатская семья (кор.“кунхо”) обеспечивалась двумя “поддержи-вающими семьями” (кор.“ янхо“). В отличие от Китая, кунхо и янхо не служили по очереди. Не было и определенной периодичности набора. Он проводился тогда, когда в этом была необходи-мость, и осуществлялся из числа детей низших чиновников и простонародья. Тот, на кого падал выбор, формально не имел права на отказ от службы (в Китае так было в более позднее время). Солдаты должны были охранять столицу, участвовать в военных действиях и выполнять стан-дартный набор повинностей, в том числе военно-трудовые. Эти обязанности передавались по на-следству, так что страна всегда могла рассчитывать на определенное количество солдат. В обмен на эту службу солдаты получали доход с “военных земель” (кор. “кунинджон”), предоставленных им и обрабатываемых янхо. За счет этого они должны были не только поддерживать свое сущест-вование, но и обеспечивать себя всей экипировкой. Если линия потомков в семье прерывалась, солдата набирали из другой семьи, и земля переходила к ней [64, cc.144-160; 65, c.146]. Понятно, что все было гладко только на бумаге. На самом деле эти земли или вливались в личные владения феодалов, или конфисковывались государством для иных целей, что и привело к развалу военной системы Корё. Из-за сокращения площади военных земель, роста числа ложащихся на плечи сол-дат повинностей, впрямую не связанных с защитой страны, солдаты фактически превращались в практически не обученных военному делу чернорабочих. Материальное обеспечение армии было плохим. К тому же, практика уклонения от призыва детей из зажиточных семей подорвала пре-стиж системы, и дезертирство приняло значительные размеры [64, 65, 89]. К 1071 г. система пришла к кризису, среди солдат росло недовольство, и в XI в. начались их первые восстания [91,том I, c.161]. Отсюда - и первые попытки ее реформирования. В пёльмубан зачисляли не только свободных крестьян, но и крепостных, мелких чиновников и даже монахов [35, c. 180; 36, c. 128], причем, как отмечает “Тонгук пёнгам”[7,гл.21], “у кого были лошади, тех записывали в кавалерию, у кого не было, в пехоту”. Бойцы пёльмубан прошли достаточно длительное военное обучение, и лишь затем были отправлены на северо-восток. В принципе, это была серьезная по-пытка создать профессиональную, тренированную армию, но система эта, увы, не просуществова-ла и двух лет. Не изменилась ситуация и после прихода к власти военных, которые вместо того, чтобы реформировать всю регулярную армию, занялись созданием параллельных ей элитных час-тей, состоящих из “храбрецов” или отличившихся в боях солдат. Регулярная армия осталась со-всем без внимания, политика монголов, направленная на снижение боеспособности корейской ар-мии, усугубила ситуацию, и в середине XIV в. многие офицеры уже просто боялись идти воевать во главе своих солдат, опасаясь растерять своих солдат и быть убитыми [22, c. 130]. В конце правления династии Корё начинается переход к набору новобранцев на основе мобилизации. Число государственных солдат сократилось в два раза, зато солдаты нового типа пополнили ряды вновь образованных “личных“ армий [22, c. 59]. В 1390 г. по инициативе Ли Сонге была создана новая система призыва, которая обеспечивала ротацию военнообязанных [91, том I, c. 290].
В начале установления династии Ли армия комплектовалась на основе всеобщей воинской повинности лиц в возрасте от 16 до 60 лет, призывавшихся в армию на два-три месяца в году. Единовременный призыв в армию осуществлялся примерно из каждого третьего двора. При этом два другие поочередно поддерживали двор солдата. Но земли казны, доход с которых шел на со-держание армии, были постепенно захвачены частными владельцами. В частновладельческих превращали и государственных крестьян, а на тех, кто остался, ложился весь груз повинностей, и для таких крестьян воинская повинность являлась просто одной из многих, тем более, что солдат часто использовали на общественных работах. Результатом этого явился нелегальный выкуп по-лотном. В 1537 г. эта взятка взамен службы в армии была узаконена и превращена в военный на-лог (кор. “кунпхо”), что, на общем фоне кризиса бюрократической системы, окончательно разва-лило и систему всеобщей воинской повинности, и армию как таковую. Дутые цифры численности корейской армии, состоящие из громадного числа “мертвых душ”, отмечают очень многие исто-рики [36, c. 211; 91, том I, cc. 355, 360; 100, c. 67; 103, c. 51], и эта практика приписок продолжа-лась до конца династии.
Имджинская война показала безусловную слабость этой системы, и созданный во время нее хуллён догам комплектовался уже по другому принципу. Набранные в него солдаты находи-лись на постоянной службе, но сочетали военное обучение с работой в поле, самостоятельно себя обеспечивая. Поскольку боеспособный контингент нового типа нужно было сформировать быстро, хуллён догам, игнорируя жесткую дифференциацию корейской социально-политической структу-ры, давал возможность продвинуться даже представителям низших сословий, включая незаконно-рожденных детей янбанов [91, том II, cc. 20, 40]. Такая ситуация не могла не встретить сопротив-ление правящего класса. К тому же, система экстренной подготовки солдат, рассчитанная на во-енное время, не всегда оказывается эффективной по окончании войны. Хуллён догам продолжал существовать, но испытывал постоянные трудности с финансированием [70, cc. 158-178]. После Имджинской войны Корея вернулась к старому принципу продвижения по службе, и в 1625 г. не-законнорожденным было окончательно запрещено сдавать экзамены на военный чин [91, том II, c. 80], а попытку создать новую военную систему, по принципу напоминающую военную организа-цию Корё (кор. “кымвиён”), постигла судьба всех предыдущих нововведений.

Участвуя в походах Кунье, Ван Гон зарекомендовал себя способным военачальником и приобрел большую популярность в Тхэбоне. В 918 г. он сверг Кунье и провозгласил создание государства Корё. У Ван Гона оставался, по существу, один противник - Хубэкче, так как ослабевшее Силла влачило жалкое существование и искало дружбы с Ван Гоном (в 920 г. между ними был заключен союз, в 931 г. Ван Гон лично нанес визит вану Силла и затем прислал посла с подарками). В 935 г. последний силлаский ван добровольно отдался под власть Ван Гона, а уже в следующем году было наконец уничтожено Хубэкче и тем самым завершено объединение страны. Столицей нового государства стал Сонак, переименованный в Кэген (совр. Кэсон).

Несколько десятилетий ушло на то, чтобы полностью покончить с сепаратистскими тенденциями местных властителей. При подчинении их Ван Гону им оставлялись в большинстве случаев прежние владения. К 80-м годам Х в. с ними было наконец покончено, и по всей стране введена единая административная система.

В это время с севера над Корё нависла серьезная угроза. В 946 г. киданьская империя Ляо завоевала Северный Китай. Покорив обитавшие в бассейне р.Амноккан племена чжурчжэней, кидани вышли к границе Корё. Правители Корё предприняли ряд мер для обороны страны, возведя несколько новых крепостей и усилив их гарнизоны. При этом они всячески избегали давать киданям повод к войне, сохраняя позицию нейтралитета между Ляо и сунским Китаем.

Однако в 993 г. кидани перешли Амноккан и вторглись в пределы Корё. Разгромив корёские войска в районе Понсана, они вышли к р.Чхончхонган и форсировали ее, однако, продвинувшись еще дальше на юг, потерпели серьезное поражение и вынуждены были начать мирные переговоры. От захвата корёских земель киданям пришлось отказаться, но Корё обязалось разорвать отношения с враждебными киданям Сунами. В том же году кидани покинули пределы Корё, и вскоре отношения с Сунами были восстановлены; северная граница стала усиленно укрепляться.

В 1009 г. ван Мокчон был свергнут одним из военачальников. Кидани немедленно воспользовались благоприятной ситуацией и снова, в 1010 г., вторглись в Корё. После неудачной осады Хынхванджина кидани направились в глубь страны и у Тхонджу в решающем сражении разгромили корёс-кую армию. В 1011 г. кидани разграбили столицу - Кэгён (двор бежал в Наджу). Между тем на захваченной территории продолжалось сопротивление, и кидани, не имея возможности подавить его, стали отступать.

В 1014 г. власть в Корё захватила группа военачальников. Вскоре, в 1018 г., последовало третье киданьское нашествие. После боя у Хынхванджина они двинулись на Кэгён, но, потерпев поражение в ряде боев, вновь были вынуждены отступить. При отступлении они были наголову разбиты у Куджу. После этого кидани оставили попытки завоевать Корё и установили с ним дипломатические отношения.

Наибольшего расцвета Корё достигло в XI в., особенно при ване Мунджоне (1047-1082). Именно он создал ту административную систему, которая просуществовала почти два с половиной столетия. Это было время торжества принципов централизации и государственной собственности на землю (которая с созданием Корё была восстановлена). Однако уже в начале XII в. стали обнаруживаться признаки ослабления государства и сокращения государственного земельного фонда. Из-за непомерного роста числа чиновников встал вопрос о прекращении выдачи им служебных наделов, материальное благосостояние и статус основной массы чиновничества начали падать. В то же время много земель было передано в награду "заслуженным сановникам", пожаловано или захвачено родственниками ванов, не выполнявшими реальных функций в сфере управления. В результате чрезвычайно усилились имущественные различия между основной массой чиновничества, непосредственно занятой делами службы, и высшей знатью, что приводило к острым противоречиям в среде господствующего класса. Обострились также противоречия между военным (менее привилегированным) и гражданским чиновничеством, между столичной и провинциальной знатью. Положение усугублялось произволом крупных землевладельцев в отношении крестьян, чьи наделы они захватывали (равно как и служебные земли мелких чиновников). Усилившийся налоговый гнет (в немалой степени за счет произвольных требований собиравших налоги чиновников) и утяжелившаяся трудовая повинность приводили к разорению крестьян - держателей государственных наделов; участившееся бегство земледельцев еще более ухудшало положение оставшихся, связанных с ними круговой порукой. В конечном счете это приводило к сокращению доходов государства. Одновременно появились могущественные семьи, происходившие не из правящего рода; захватывая государственные земли вместе с сидевшими на них крестьянами, они не только сосредоточивали в своих руках большие богатства, но и получали определенный политический вес. Немало земель принадлежало монастырям. В целом XI-XII века отмечены ростом крупного частного землевладения. Многие крупные землевладельцы содержали вооруженные отряды.

В начале XII в. Корё пришлось столкнуться с чжурчжэнями, которые усиливались по мере того, как слабела киданьская империя Ляо. В 1104 г. в бою с ними у крепости Чонпхён корёские войска потерпели поражение. В 1107 г. чжурчжэнИ предприняли новое нападение, но были на этот раз отбиты с большими потерями.

Корёские войска, перенеся войну на земли противника, захватили значительную территорию, однако через два года под постоянным натиском чжурчжэней были вынуждены оставить ее, а после провозглашения чжурчжэньской империи Цзинь в Китае Коре пришлось признать вассальную зависимость от нее.

В это время реальная власть в стране принадлежала Ли Джагёму (его дед, Ли Джаён, занимал выдающееся положение при ване Мунджоне). Он женил вана Инджона на двух своих дочерях и сосредоточил в своих руках управление военным министерством и министерством чинов. Ван Инджон пытался в 1126 г. отстранить его, но эта попытка кончилась тем, что сам ван фактически был лишен свободы. В следующем году благодаря поддержке группировки сановников из Согёна (совр. Пхеньян) во главе с буддийским монахом Мёчхоном Инджону удалось отстранить от власти Ли Джагёма, но это привело к росту амбиций согёнской группировки. В Согёне усилились сепаратистские настроения, вылившиеся в крупнейший мятеж 1135 г. Идеологом мятежа стал Мёчхон, доказывавший с помощью геомантических построений, что столицу государства необходимо перенести в Согён. Под властью мятежников оказались значительные территории Северо-Запада, объявленные "Государством великих свершений". Правительственные войска во главе с выдающимся государственным деятелем Ким Бусиком после многомесячной осады весной 1136 г. взяли Согён штурмом и жестоко подавили мятеж. Это была победа сторонников укрепления государства.

Однако во второй половине XII в. вновь обострились отношения противоборствующих группировок. В 1170 г. ван Ыйджон был свергнут в результате военного переворота. Военачальники во главе с Чон Джунбу возвели на престол Мёнджона (брата свергнутого вана), но реальную власть оставили в своих руках, причем роль высшего органа управления фактически выполнял коллегиальный военный орган Чунбан.

С середины XII в. в стране участились крестьянские выступления. Они происходили в 1162, 1166 гг., а в 1176 г. разразилась настоящая крестьянская война под руководством Мани, охватившая несколько южных провинций. Восставшими были государственные крепостные (ноби) и другие крестьяне. В общей сложности ими было захвачено более 50 городов. В 1177 г., после подавления основных очагов восстания на юге, восстание перекинулось на северо-западные районы. Окончательно подавить его удалось только к концу 1178 г. Мани после жестоких пыток был казнен. Крупное восстание происходило в 1193-1194 гг. в провинции Кёнсан под руководством Ким Сами, Хё Сима и др.

В 1196 г. реальную власть в стране захватил полководец Чхве Чхунхон, создавший как бы собственную, параллельную династию правителей. До 1258 г., т.е. до самого монгольского завоевания, страной управляли он сам и его потомки, а ваны обладали лишь номинальной властью. Чхве Чхунхон много сделал для укрепления внутриполитической стабильности и успешно предотвращал выступления своих возможных противников, однако крестьянские восстания продолжались.

В 1198 г. в столице был раскрыт заговор ноби, в следующем году произошли крестьянские выступления на северо-востоке страны, в 1200 г. вспыхнуло восстание ноби и крестьян в провинции Кёнсан. В 1201 г. его удалось подавить, но в следующем году в этой провинции началось новое восстание, продолжавшееся до 1203 г.

В начале XIII в. Коре пришлось опять столкнуться с киданями, которые были вытеснены монголами со своих земель. В течение 1216-1218 гг. кидани трижды вторгались на полуостров, но каждый раз, терпя поражение, отступали.

Тогда же Корё впервые оказалось лицом к лицу с более опасным противником - монголами. Борьба корейского народа против захватов монголов освещена в следующей главе.

Административная система Корё сложилась, с одной стороны, на основе тхэбонской, с другой - силлаской государственной традиций. Принципиально новым в чиновной системе Корё было отсутствие в ней собственно чинов: было установлено, как в Китае, 9 рангов, каждый из которых подразделялся на две степени. Степень стала главным фактором, определявшим положение человека в обществе и системе (в соответствии с ней производилась и выдача жалованья); для каждой должности предусматривалась определенная степень.

Системой степеней в Корё были охвачены все лица, получающие установленное содержание (в том числе и те, что не являлись в полном смысле слова чиновниками): чиновники центральных (столичных) учреждений, военные, провинциальные, придворные чиновники, титулованные женщины (жены, наложницы, дочери ванов), близкие родственники вана; лица, имеющие особые звания за заслуги (хун), лица, имеющие почетные титулы (чак);, гражданские чиновники без определенных функций (мунсанге) и военные чиновники без определенных функций (мусанге).

Центральный аппарат состоял из учреждений различных видов: высшие правительственные учреждения, отраслевые министерства, основные научно-учебные и другие крупные учреждения, управления (си), канцелярии (со), склады (чхан, ко), дворцовые учреждения, так называемые тогамы и другие учреждения, создаваемые на определенный срок для выполнения конкретных задач. Хотя на протяжении всей истории Корё в аппарате управления много раз проводились реформы и изменения, наиболее существенные были проведены в середине XI в. при ване Мунджоне (1047-1082), когда в основном и сложилась административная система. Был создан огромный чиновничий аппарат, определены и максимально унифицированы штаты всех учреждений и четко расписаны по рангам и степеням все должности в государстве. Штаты учреждений были увеличены в несколько раз за счет большого числа канцеляристов, стоявших ниже системы степеней, но тем не менее занимавших определенные должности. Совещательным органом при ване был Тобёнмаса, должности в котором занимались по совместительству высшими сановниками государства. В общей сложности в центральном аппарате Корё насчитывалось 150-170 учреждений, известно более 500 различных должностей, которые были заняты примерно 2,5 тыс. чиновников.

В административно-территориальном отношении Корё делилось на провинции (то), включавшие более мелкие административные единицы - населенные пункты разной величины с примыкающей территорией. Число провинций не было постоянным; в ХI-ХII вв. помимо них существовали два пограничных района (Восточный и Северный), включавшие каждый по две-три провинции. Для каждой провинции и более мелких административных единиц существовал определенный управленческий штат. Особый статус (малых столиц) имели три важнейших города: Пхеньян (бывшая столица Когурё), Кёнджу (бывшая столица Силла) и Янджу (бывшая столица Пэкче), называвшиеся Согён.Тонгён и Намген ("северная", "восточная" и "южная" столицы). Для управления ими существовали специальные органы, а Согён, игравший совершенно особую роль в государстве, имел еще и административный аппарат, дублировавший столичный.

Армия Коре состояла из соединений, делившихся на отряды (ён). Отряды эти имели единую организацию и штаты и возглавлялись чангунами. Для общего руководства имелся коллегиальный орган - Чунбан, состоящий из командиров крупных соединений и их заместителей. Военных чиновников насчитывалось около 4 тысяч.

В общей сложности в Корё было около 10 тыс. чиновников. За службу они обеспечивались условными земельными наделами в соответствии с рангом. В 1076 г. было введено жалованье зерном.

Чиновничество (янбаны) составляло господствующий класс Корё. Никакой юридической грани между родственниками вана и остальным чиновничеством (как в Силла) не существовало, но имущественная дифференциация в среде господствующего класса была очень велика, достигая пропорции 1:100. Комплектовалось чиновничество из всех слоев общества, преимущественно путем производства в чины за заслуги и через сдачу экзаменов, восстановленных в 958 г. (в них могли участвовать и свободные крестьяне) .

Как и в Объединенном Силла, главным объектом эксплуатации в Корё было свободное крестьянство (янъины), сидевшее на государственных наделах. Все крестьяне трудоспособного возраста были военнообязанными. Ниже их стояли чхонины ("подлые"): ноби и люди презираемых профессий. Ремесленники были довольно немногочисленны и в основном относились к государственному сектору. Купечество было также немногочисленным и действовало в основном в сфере казенных интересов. Источником комплектования его были богатые крестьяне. Хотя занятие торговлей считалось презираемым и статус купцов был ниже, чем земледельцев, их благосостояние и жизненный уровень значительно превосходили соответствующие показатели крестьянства.

С утверждением государства Корё государственная собственность на землю была восстановлена, причем на более высоком уровне в смысле усиления условности держаний. Наделы чонсиква, выдаваемые за службу чиновникам, состояли в праве сбора в свою пользу государственного налога, полагавшегося с определенной территории, причем при изменении служебного положения заменялся и надел. На тех же основаниях выделялись земли для содержания государственных учреждений (конхэджон), пенсионные наделы для вдов и детей чиновников (кубунджон), для военных поселенцев (тунджон). Особо существовали земли самого вана (нэджанджон) и дворцовые (кунвонджон). Лицам, имевшим титулы знатности кон, ху, пэк, нам и ча, полагался сигып - надел от 3000 до 300 дворов, налоги с которых шли в их пользу.

Частные земли были представлены в первую очередь дарственными землями (саджон), переходившими в полную собственность их получателей (в основном родственников и приближенных ванов), а также наградными землями (конымджонси). Частными были также земли, подаренные буддийским монастырям. Правители Корё стремились ограничить рост частного землевладения, и до тех пор, пока в государстве сохранялась внутренняя стабильность, им это удавалось. С ослаблением государства многократно увеличивались злоупотребления со стороны могущественных сановников, стремившихся навечно закрепить за собой служебные земли, и частный сектор обнаруживал тенденцию к росту.

Крестьянские земли назывались минджон. Они закреплялись за крестьянами, но оставались собственностью государства, которое оставляло за собой право менять наделы, отбирать и т.д. Государство стремилось уравнять размер наделов и не допускать захвата их чиновниками.

Основной формой эксплуатации крестьянства был поземельный налог. При Ван Гоне он был установлен в размере 1/10 урожая, но уже в конце Х в. повысился до четверти. Существовал и подворный налог, вносимый тканями или другими предметами (в зависимости от местных условий). Помимо налогов в Корё существовал ряд повинностей, основной из которых была трудовая, а кроме нее - воинская (каждого крестьянина, призванного на действительную службу, обеспечивали несколько других военнообязанных), извозная и др. Мобилизации в случае войны подлежали и чхонины (они служили гребцами на кораблях и использовались на тяжелых работах).

Арендная плата, которую платили крестьяне, арендующие земли у частных владельцев, превышала ставки поземельного налога и доходила до половины урожая. Довольно широко была распространена казенная ссуда, предоставлявшаяся на льготных условиях, для нужд которой государством был создан специальный зерновой фонд, образовавшийся из специальных отчислений от налоговых поступлений. Она была, как правило, 10%-ной, тогда как частные ростовщики брали до 30-60%.

Основными зерновыми культурами, возделывавшимися в период Корё, оставались рис, ячмень и просо. Из технических культур выращивались в основном лен и конопля. Профессиональное ремесло было в основном казенным и сосредоточивалось главным образом в столице, где существовал целый ряд государственных учреждений, ведавших изготовлением различных предметов, а также мастерские, обслуживающие нужды вана и двора, и в нескольких крупных городах. Предметы повседневного обихода для нужд народа производились непосредственно в крестьянских семьях (ткани, циновки, деревянные изделия, посуда и т.п.).

Внутренняя торговля строго регламентировалась государством, создавшим специальное ведомство по контролю над ней. Рынки имелись лишь в нескольких крупных городах и работали раз в пять дней. В столице Кэгёне было несколько сот лавок. Государство пользовалось правом по собственному усмотрению изменять цены. Роль денег играли зерно и ткани. Попытки ввести металлические деньги не увенчались успехом (они находились в обращении лишь некоторое время в конце XI - начале XII в.). Большим успехом пользовались серебряные бутыли, введенные в обращение в конце XI в.

Внешняя торговля шла в основном за счет купцов, сопровождающих прибывающие в Корё посольства. Таким образом, иностранные купцы посещали страну нечасто, но зато очень большими группами - до нескольких сот человек. С киданями и чжурчжэнями торговля велась в приграничной полосе, а с Японией - через г.Кымджу. Основным внешнеторговым партнером Корё был сунский Китай. Традиционный корёский импорт состоял из драгоценных металлов, женьшеня, шелка, фарфора и бумаги; главным потребителем импорта был ванский двор. Из Китая ввозились также книги буддийского и конфуцианского содержания, художественные произведения.

В идеологической области доминировали конфуцианство и буддизм. Вся система образования и подготовки кадров чиновников всецело находилась под влиянием конфуцианства. Помимо высшей конфуцианской академии существовало некоторое число казенных и довольно много частных школ, созданных конфуцианцами по собственной инициативе.

Буддизм в период Корё достиг своего наивысшего расцвета. Буддийские монастыри получали земельные наделы на тех же основаниях, что и государственные учреждения, а высшие чины сангхи приравнивались в этом отношении к чиновникам. Буддийская церковь располагала огромными богатствами, пожертвованными ей ванами и частными лицами. В отличие от периода Силла в Корё монахи принимали .активное участие в политической жизни, их вооруженные отряды участвовали в борьбе за власть. Со временем буддизм начал все больше подвергаться нападкам конфуцианцев, наиболее радикальные из них требовали не только лишить сангху материальной базы, но и полностью запретить буддийское учение.

Высокого уровня развития достигли в Корё гуманитарные науки. Имелось специальное ведомство по составлению исторических сочинений. Были созданы такие выдающиеся произведения, как "Самгук саги" ("Исторические записи трех государств") Ким Бусика и "Самгук юса" ("Забытые дела трех государств") Ирёна. Было издано ксилографическим способом более 6 тыс. томов Большого свода буддийских сутр ("Тэджангён"); в XIII в. начал применяться металлический шрифт. Имелись достижения в медицине, астрономии и других науках.

Буддизм продолжал стимулировать развитие изобразительного искусства, особенно скульптуры. Для нужд двора и высших сановников производилось значительное количество высокохудожественных предметов роскоши. Особенно знаменит был корёский фарфор. Высокого уровня в период Корё достигла дворцовая и парковая архитектура.

Крупнейшим поэтом периода Корё был Ли Гюбо, оставивший около двух тысяч произведений (в том числе и прозаических). Известен и еще ряд поэтов, но из их сочинений мало что дошло до нашего времени. Широкое распространение имели фольклорные песни. В столице время от времени проводились массовые празднества, где исполнялись различные песни и танцы. В области музыки и хореографии наиболее значителен был вклад Чо Ёна, жившего в XI в. и создавшего немало оригинальных танцев.

Принятие буддизма

Буддизм был воспринят в Когурё на 2-м году правления вана Сосурима (372 г.), когда по его приглашению из Цзиньского Китая прибыл монах Сундо, привезший с собой буддийскую литературу и изображения Будды. Через 12 лет после этого в Пэкче на 1 м году правления Чимню (384 г.) для проповеди буддийского учения из Восточно Цзиньского Китая прибыл монах Маранантха. Для Когурё и Пэкче буддизм стал не только объектом почитания, но и сыграл большую роль в укреплении связей с китайскими государствами. Буддизм укрепился при королевском дворе, не встретив ка¬кого-либо сопротивления со стороны других конфессий. Во время правле¬ния марипкана Нульджи (417 — 458 гг.) буддизм распространился и на Силла благодаря деятельности когурёского проповедника Адо (Мукход- жа), хотя его проповеди и носили частный характер. Однако проповедник Адо потерпел неудачу и стал жертвой гонений. Буддизм в Силла стал изве¬стен только при содействии монаха Вонпхё, прибывшего из Янь (Китай). При ване Попхыне (527 г.) была предпринята попытка узаконить буддизм, но из-за сопротивления со стороны аристократии она не увенчалась успехом. Однако после мученичества святого Ичхадона стало возможным от¬крыто исповедовать буддизм. Только на 22-м году правления вана Попхы- на (535 г.) буддизм был признан официально. Во всех Трех государствах в принятии буддизма авангардную роль играл королевский двор. Только при явном королевском покровительстве новая ре¬лигия — буддизм — могла быстро распространиться в Трех государствах, сломив определенное сопротивление со стороны аристократии. Видимо, буд¬дизм был для королевского двора самым подходящим идеологическим инструментом, способствующим укреплению централизованной государственности. Однако, с другой стороны, без компромисса с аристократией буддизм не смог бы утвердиться как государственная религия. Видимо, и аристократия нашла в буддизме также что-то выгодное для себя. Скорее всего, аристократов привлекала идея инкарнации, согласно которой душа человека после его смерти перевоплощается в какое-либо растение, животное, человека или божество. Одним словом, аристократы хотели верить, что в серии перевоплощений им отведено самой судьбой господствующее положение в обществе. В итоге буддизм как государственная религия сыграл большую роль в деле освящения и упрочения государственных начал трех королевств. Превратившись в государственную религию, буддизм, естественно, стал защищать интересы государства. Конечно, люди в своих молитвах просили благ в личной жизни: избавить от недугов, болезней, спасти своих детей и т. п.
Но с каждым годом в их молитвах усиливался мотив благополучия государства. Например, священной книгой о спасении и благословении отечества можно считать знаменитый свод сутр «Инвангён». В соответствии с сутрами : «Инвангён» проводились буддийские церемонии «Пэкчвагванхве» («Инван- хве»), где молились за успокоение и просветление душ всех людей и спокой¬ствие и мир в отечестве. Во время церемонии «Пхальгванхве» просили о во¬царении мира и о благополучии государства. Строилось множество I величественных храмов, служивших символом охраны отечества. Среди них известны своей величавостью такие буддийские храмы, как Ванхынса, Мирыкса (в Пэкче) и Хваннёнса (в Силла). Девятиярусная пагода в храме Хваннёнса воплощала могущество Силла, символизируя покорение 9 государств и принятие дани из них. Идея о том, что Будда Мирык (Майтрейя) родился в этом мире и стал хвараном, также отражает прогосударственный характер буддизма. Буддийские монахи в своих проповедях призывали к проявлению храбрости в деле защиты интересов отечества, что способствовало проявлению массового героизма народом во время войн против захватчиков.
Буддизм в Корее не был однороден. Существовало множество сект и те¬чений. Самой большой и представительной из них была секта «Юльджон» («Секта заповедей»), в формировании которой большую роль сыграли мо¬нах из Пэкче Кёмик и монах из Силла Чаджан. Чаджан в качестве тэкуктхона (главного монаха государства) управлял сангхой в Силла. Монахи этой секты считали, что соблюдением буддийских заповедей можно до¬стичь гармонии и единства души и тела. В Силла существовала иерархия буддийских чинов: куктхон, чутхон, кунтхон. Этой иерархией осуществлял¬ся контроль за деятельностью всех буддийских храмов и монахов. Эзотери¬ческая секта буддизма также занимала определенное место в системе буддизма. Этой секте приписывали чудотворную силу: способность излечивать болезни, изгонять вместе со злыми духами вражескую армию и т. п. Однако в последний период истории Когурё и Пэкче буддизм начал постепенно ви-доизменяться. Примером тому может служить появление религиозной сек¬ты «Ёльбанджон», основатель которой Чиндок выступил против учения да¬осизма о вечной молодости. Секта «Ёльбанджон» выдвинула новое положение о том, что все живые существа, обращенные в буддизм, имеют извечную милостиво-сострадательную природу души.
Под королевским покровительством укреплялось и социальное положе¬ние монахов-буддистов. Многие из них служили в качестве политических советников при дворе. Например, ван полностью доверял решение политических вопросов монаху Вонгвану. А по совету главного монаха Чаджана была построена девятиярусная пагода при храме Хваннёнса. Монахи также сыграли большую прогрессивную роль в заимствовании и распространении китайской культуры. Среди тех, кто изучал в Китае «Сохак» («Западное учение»), абсолютное большинство составляли монахи. Монахи стали ду¬ховными наставниками народа. Кодекс морали «Сесок огё» («Пять предпи¬саний к поведению в свете»), составленный монахом Вонгваном, а также участие монахов в молодежном движении «Xварандо» («Цветущая молодежь»), служат хорошим примером того, какой неоценимый вклад внес буддизм в жизнь общества.

Развитие буддизма

В объединенном Силла буддизм являлся господствующей идеологией и получил широкое распространение как при дворе, так и среди широких народных масс. Поэтому не случайно, что буддизм сыграл важную обще¬ственную роль в жизни объединенного Силла. Многие монахи учились в Индии или в Танском Китае. Среди них были такие известные монахи, как Вонгван, Чаби, Ыйсан, Вончхык. Вончхык перевел буддийские религиозные сочинения с санскрита на китайский язык и написал множество работ по буддизму, будучи еще в Китае, чем внес огромный вклад в распространение буддизма в Китае. Хечхо, совершивший паломничество по святым местам буддизма в Индии, оставил нам бесценную «Повесть о посещении пяти индийских царств». Разнообразные течения буддизма в Танском Китае не могли не проникать в Силла через монахов, обучав¬шихся в Китае. Так возникло пять основных сект махаянистской ветви: Нальбан, Юльджон, Попсон, Хваом и Попсан. Однако среди пяти этих сект Хваом пользовалась самым большим авторитетом и доверием среди аристократии. Великий монах Ыйсан, будучи основателем и распростра¬нителем силлаского толкования буддийского учения Хваом, учился в Танском Китае у главного монаха этой секты Чиома. После возвращения на родину Ыйсан построил буддийский храм Чонсокса, где начал распространять учение Хваом как новое толкование буддийских канонов, воспитав многих учеников. Секта Хваом проповедовала буддийскую теорию гармонии, согласно которой «единство есть множество, множество есть единство», «одной душой можно постичь весь многообразный мир». Та¬кая теория гармонии полностью согласовывалась с практикой строитель¬ства централизованной абсолютной монархии и приветствовалась арис¬тократией.
Из многочисленных знаменитых монахов наибольшим влиянием поль¬зовался Вонхё, единственный религиозный деятель, не получивший образования в Танском Китае, но получивший признание и уважение даже там. Вонхё выступал против противопоставления друг другу различных буддийских сект и течений, пытаясь объединить их в единую буддийскую религию. Вонхё изучал учение не только Попсон, но и Хваом. Кроме того, он написал комментарии к таким буддийским сутрам, как «Панъягён», «Попхвагён», «Хванбангён», «Амитхагён», «Мурянсугён», «Кымгансанмэгён», «Тэсынги- синнон» и др. В своих комментариях Вонхё стремился не только постичь «чистую землю» с помощью великой силы Будды Амитабы, но и пытался синтезировать идеи различных направлений буддизма. Идея единства буд¬дизма особенно ярко выражена в работе «Симмун хвадженнон», благодаря которой Вонхё получил почетное звание Хваджёнгукса (государственный монах Хваджён). «Тэсынгисиннонсо» (комментарии к «Тэсынгисиннон»), написанные Вонхё, оказали большое влияние на развитие секты Хваом в Китае, а его труд «Симмун хвадженнон» был переведен даже на санскрит и распространен в Индии. Идея единения буддийских сект стала идеологической попыткой преодолеть социальные трения и противоречия в жизни Силла.
В отличие от аристократов, народные массы были более привержены секте «Чистой земли». Это учение исповедовали все, от вана до ноби. Однако эксплуатируемые массы оказались наиболее ему приверженными. Это можно объяснить тем, что учению о «чистой земле» не свойственны были замысловатые ученые доктрины буддизма. Это учение указывало лишь путь к «чистой земле» с помощью великой силы Будды Амитабы. Народные массы верили, что, только заучив молитву, можно уже попасть на «чистую землю», где царствует Будда Амитаба, т. е. уйти в мир иной, представляемый как буд¬дийский рай. Эта секта лучше всего соответствовала психологии эксплуати¬руемых масс. Ибо, согласно ее учению, мир земной является лишь временным и очень тяжелым пристанищем, и спасение возможно только лишь во внутреннем мире, называемом «чистой землей» — буддийским раем. Мно-гие, отказавшись от удовольствий земной жизни, уходили в горы и постригались в монахи. Возможно, это было проявлением пессимизма масс относи¬тельно земной жизни. Быстрое и масштабное распространение учения о «чистой земле» можно рассматривать как одно из проявлений пассивного идеологического сопротивления масс существующему строю. Одним из из¬вестных монахов, проповедовавших это учение, был Вонхё, который был из¬вестен в народе скорее как популяризатор и распространитель буддийского учения, чем как маститый ученый, обобщивший буддийские каноны. В его труде «Юсим аннакто» («Путь к царству Будды Амитабы») изложены основы учения о «чистой земле», где, в частности, сказано: «Глубокий смысл «чистой земли» нужен для простых народных масс, а не для бодхисаттвы». Вонхё, как видим, был выразителем чаяний народных масс. Говорят, что после его проповедей из каждых 10 силласцев 8-9 становились буддистами. С другой стороны, в отдаленных от столицы районах наибольшее распространение получила другая секта - «Мирык синан», учение которой о грядущем Будде - Майтрейе сводилось к тому, что придет грядущий Будда Майтрейя и устроит на этой земле буддийский рай. Выразителем этой идеи выступал монах Чинпхё, проповедовавший в основном в храме Кым Вонхё изучал учение не только Попсон, но и Хваом. Кроме того, он написал комментарии к таким буддийским сутрам, как «Панъягён», «Попхвагён», «Хванбангён», «Амитхагён», «Мурянсугён», «Кымгансанмэгён», «Тэсынги- синнон» и др. В своих комментариях Вонхё стремился не только постичь «чистую землю» с помощью великой силы Будды Амитабы, но и пытался синтезировать идеи различных направлений буддизма. Идея единства буд¬дизма особенно ярко выражена в работе «Симмун хвадженнон», благодаря которой Вонхё получил почетное звание Хваджёнгукса (государственный монах Хваджён). «Тэсынгисиннонсо» (комментарии к «Тэсынгисиннон»), написанные Вонхё, оказали большое влияние на развитие секты Хваом в Китае, а его труд «Симмун хвадженнон» был переведен даже на санскрит и распространен в Индии. Идея единения буддийских сект стала идеологической попыткой преодолеть социальные трения и противоречия в жизни Силла.
В отличие от аристократов, народные массы были более привержены секте «Чистой земли». Это учение исповедовали все, от вана до ноби. Однако эксплуатируемые массы оказались наиболее ему приверженными. Это можно объяснить тем, что учению о «чистой земле» не свойственны были замысловатые ученые доктрины буддизма. Это учение указывало лишь путь к «чистой земле» с помощью великой силы Будды Амитабы. Народные массы верили, что, только заучив молитву, можно уже попасть на «чистую землю», где царствует Будда Амитаба, т. е. уйти в мир иной, представляемый как буд¬дийский рай. Эта секта лучше всего соответствовала психологии эксплуати¬руемых масс. Ибо, согласно ее учению, мир земной является лишь времен¬ным и очень тяжелым пристанищем, и спасение возможно только лишь во внутреннем мире, называемом «чистой землей» — буддийским раем. Мно-гие, отказавшись от удовольствий земной жизни, уходили в горы и постри¬гались в монахи. Возможно, это было проявлением пессимизма масс относи¬тельно земной жизни. Быстрое и масштабное распространение учения о «чистой земле» можно рассматривать как одно из проявлений пассивного идеологического сопротивления масс существующему строю. Одним из известных монахов, проповедовавших это учение, был Вонхё, который был известен в народе скорее как популяризатор и распространитель буддийского учения, чем как маститый ученый, обобщивший буддийские каноны. В его труде «Юсим аннакто» («Путь к царству Будды Амитабы») изложены осно¬вы учения о «чистой земле», где, в частности, сказано: «Глубокий смысл «чи¬стой земли» нужен для простых народных масс, а не для бодхисаттвы». Вонхё, как видим, был выразителем чаяний народных масс. Говорят, что после его проповедей из каждых 10 силласцев 8-9 становились буддистами.
С другой стороны, в отдаленных от столицы районах наибольшее распространение получила другая секта - «Мирык синан», учение которой о грядущем Будде - Майтрейе сводилось к тому, что придет грядущий Будда Майтрейя и устроит на этой земле буддийский рай. Выразителем этой идеи выступал монах Чинпхё, проповедовавший в основном в храме Кымсанса. В годы правления Кёндока (742 - 765 гг.) он внес весомый вклад в духовную жизнь потомков жителей Пэкче пропагандой учения «Мирык синан». Эта секта получила широкое распространение не только на территории бывшего Пэкче, но и у потомков населения Когурё. Тот факт, что учение о грядущем Будде получило широкое распространение среди потомков населения Пэкче и Когурё, находившихся под властью Силла, говорит о движении за возрождение Пэкче и Когурё. Именно поэтому справедливо считают, что вера в грядущего Будду оказала определенное влияние на Кёнхвона (основателя Хубэкче) и на Кунъе (основателя Тхэбона).
Распространение чань-буддизма

В поздний период Силла широкое распространение получил чань буддизм («сонджон»), который вступил в борьбу против ортодоксального буд¬дизма («кёджон»). Чань-будцизм отличался специфическим толкованием религиозных догматов. В частности, утверждалось, что буддийская истина постигается не писаными канонами, а шлифованием души. Согласно ему, врожденная человеческая сущность по природе своей буддийская, которую следует духовно пробуждать.Осознание этого и есть постижение буддий¬ской истины, достигаемой медитацией и самосозерцанием. В этом плане чань-будцизм имеет явно индивидуалистический характер. Чань-буддизм появился в Корее еще в VII веке, во времена правления королевы Сондок (632 — 647 гг.), однако в это время не находил поддержки со стороны общества.В начале IX века, во времена правления вана Хондока (809 — 826 гг.), чань-буддизм начал пользоваться всемерной поддержкой влиятельных кланов на местах. Возникло 9 сект чань-буддизма, именовавших себя на¬званиями гор, где находились монастыри: Каджисан (храм Поримса, мо¬нах Тоый), Сильсан (храм Сильсанса, монах Хончхок), Тоннисан (храм Тхэанса, монах Хечоль), Поннимсан (храм Поннимса, монах Хёнук), Саджасан (храм Хыннёнса, монах Тоюн), Сагульсан (храм Кульсанса, монах Помиль), Сонджусан (храм Сонджуса, монах Муём), Хыянсан (храм По- намса, монах Тохон) и Сумисан (храм Кванджоса, монах Иом).«Девять гор» имели тесные связи с местными владетелями. Например, Поннимса поддерживал владетель Кымхэ Ким Юльхи (Со Юльхи), Са- кульсан — владетель Ван Сунсин в Менджу (Каннын), а Сумисан пользовалась поддержкой со стороны владетеля Сонака (Кэсона) Ван Гона. Кроме того, среди основателей ветвей чань-буддизма было много местных владе¬телей. Возможно, среди них были и выходцы из столичной аристократии, но уже находившиеся в положении местного владетеля.
Чань- буддизм развивался как религия местных властителей. Именно это течение, имеющее индивидуалистическую тенденцию, больше всего соответствовало устремлениям местных владетелей, стремящихся освободиться от централизованной системы управления. Королевский двор Силла хотел использовать новую секту в своих целях, однако она по своей сути была слишком далека от централизма.
Большой свод буддийских сутр «Тэджангён» и секта Чхонтхэджон
К моменту изготовления деревянных блоков для печати Большого свода буддийских сутр («Тэджангён» или «Трипитаки») буддийское учение в Корё было унифицировано. Печать Большого свода буддийских сутр была начата во время правления в^на Хёнджона (1009 — 1031 гг.) и завершена в 1087 -м году (4-й год правления вана Сонджона). Доски для печати Большого свода буддийских сутр первоначально начали вырезать по приказу вана Хёнджона, дабы призвать на помощь божественную силу Будды в борь¬бе против киданей. Его создание сыграло определенную роль в упорядочении многообразных течений буддизма в единое учение. Во время монгольского нашествия корейская «Трипитака», хранившаяся в храме Пуинса (Тэгу), сгорела. Новое издание «Больших сутр» или так называемых «Корейских больших буддийских сутр» было предпринято на острове Канхвадо, куда во время монгольского нашествия было эвакуировано центральное правительство. Деревянные блоки, с которых печатались сутры, в настоя- щее время хранятся в храме Хэннса. Хотя новое издание Большого свода буддийских сутр было изготовлено в смутное военное время, но по четкости содержания и красоте шрифта оно считается самым совершенным из всех 20 сутр, изданных в Азии. Известным буддийским монахом Ыйчхоном были также изданы «Продолженные сутры» («Сокчангён»), К сожалению, «Продолженные сутры» не сохранились до наших дней, однако об их существовании известно из книг.
Большой свод буддийских сутр является полным собранием буддийских сутр и был издан с целью приведения в порядок учения традиционного корейского буддизма. Однако даже такой крупный буддийский ученый, как Ыйчхон, выступавший за объединение традиционного и чань-буддизма, не включал в свои «Продолженные сутры» учение последнего. Это свидетельствует о том, что высшая аристократия отдавала предпочтение традиционному направлению буддизма. Однако чань -буддизм не только поль¬зовался популярностью среди местных властителей, но и неустанно расши¬рял сферы своего влияния. Поэтому буддийский мир Корё был разделён на две части, находившиеся в антагонистических отношениях. Предпринимались также попытки объединить оба течения в единое буддийское учение Махаяны («Чхонтхэджон»).
Во время правления вана Кванджона (949 — 975 гг.) корёский буддийский ученый Чегван написал «4 догмата Махаяны» («Чхонтхэ сагёый»), которые были более распространены в Китае, нежели на родине, поэтому учение Чегвана не могло оформиться в секту в Корё. Основателем секты Махаяны в Корё считается Ыйчхон, который был четвертым сыном вана Мунджона и с детства увлекался буддизмом. Кроме того, он обладал глубокими познаниями в области конфуцианства и даосизма. В Сунском Китае он овладел буддийскими учениями Махаяны и Хинаяны.
По возвращении на родину он хотел положить конец конфронтации между буддистами Корё и создал секту Чхонтхэджон. Секта Чхонтхэджон уделяла большое внимание наблюдению за сущностью вещей с позиции истины, приобретенной путем остановки волнения души. После основания секты Чхонтхэджон буддизм в Корё поднялся на новую ступень. Ыйчхон вовлекал в Чхонтэджон талантливых монахов из «9 гор», однако в буддий¬ский сборник «Сокчангён» их учение не включил. Такие действия Ыйчхо- на настроили против него последователей чань-буддизма.

Буддизм в жизни аристократического общества

Несмотря на то, что конфуцианство набирало силу как господствующее учение, буддизм все еще играл большую роль в реальной жизни общества. Не только простолюдины, но и аристократическая часть общества прини¬мала буддизм как мирскую религию, определяющую земное благополучие государства или индивидуума. Поэтому в реальной жизни большая часть населения жила буддийской идеей о благодетельности: проводили различ¬ные буддийские мероприятия, строили множество буддийских храмов.
Основатель Корё Тхэджо (Ван Гон) построил в столице 10 храмов, та¬кие, как Попванса, Ваннюнса, Хынгукса и др. В «Десяти наказах» он, в ча¬стности, писал, что благополучие и величие государства, несомненно, зави¬сят от того, насколько глубоко мы верим в силу Будды, потому и впредь следует строить храмы, дабы получить благословение Будды.
Храмовое строительство имело не только чисто религиозное назначе¬ние, оно также стало частью государственной политики. На 21 м году прав¬ления вана Мунджона (1067 г.) завершилось длившееся 12 лет строительство храма Хынванса с 2800 служебными комнатами. Храм Хынванса являет¬ся одним из типичных примеров покровительства буддизму в Корё. Только в столице Кэгёне было построено до 70 храмов. В результате массового строительства храмов Корё обрело облик буддийского государства.
Наряду с массовым строительством храмов проводились крупномас¬штабные государственные мероприятия, имеющие отношение к буддизму. Среди них особое место занимали Ёндынхве (Праздник фонарей), отмечаемый в 15-й день первой луны, и Пхальгванхве (государственное жертвоприношение), отмечаемый в 15-й день одиннадцатой луны: верноподдан¬ные пением и танцами ублажали Будду и других духов неба и земли, прося у них благополучия государству и королевскому двору. Кроме этого, прово¬дились ритуальные мероприятия: Кибок-торян (молитвенное собрание в день рождения вана), Кисин-торян (заупокойная служба в день смерти ва¬на), служба в день рождения Будды Шакьямуни (8-й день четвертой луны), служба Бодхисаттвы (15-й день шестой луны), Уранбун-торян (заупокойная служба 15-й день седьмой луны по умершим родителям), Чея-торян (ритуальная служба в 30-й день двенадцатой луны по поводу освобождения от 108 ми страданий) и другие. В ритуальных мероприятиях Инванхве, мо¬лясь о спокойствии государства, участвовали до 100 тысяч человек. Кроме того, следуя буддийскому запрету убиения живых существ (заповеди «не убий ничего живого»), проводились ритуалы, во время которых выпускали на волю домашних животных, сжигали неводы и т. п. Издание Большого свода буддийских сутр («Тэджангён»), начатое еще при короле Хёнджоне, имело свое прямое назначение в обращении за помощью к божественной силе Будды в борьбе с набегами киданей, а затем монголов. Но, судя по роскошному оформлению сутр (бархатная бумага с золотым или серебряным оформлением), можно предположить, что снимавшие копии с «Трипитаки» стремились получить максимальное благополучие в своей личной жизни. К тому же в это время буддийские монахи часто ходили по городам, молясь о благосостоянии государства и народа.Распространение системы сдачи экзаменов на чин («кваго») оказало влияние на буддизм: появилась система буддийских экзаменов. Буддий¬ские экзамены подразделялись на две группы — экзамены по традиционно¬
му и чань-буддизму. Аттестованные на экзаменах монахи получали звание, соответствующее буддийской иерархии: начиная от «тэсона» (первое зва¬ние, присваиваемое монахам за соблюдение взятых на себя обетов), кончая «сынтхоном» и «тэсонса». Звания «сынтхона» и «тэсонса» считались наи¬высшими для монахов, поскольку выше их были лишь звания «кукс.а» («государственный наставник») и «ванса» («королевский наставник»). Все мо¬нахи получали от государства храмовые наделы и освобождались от повинностей. Поэтому число монахов быстро росло. Среди монахов можно было встретить даже выходцев из королевского рода.
Буддийские храмы расширяли свои земельные владения за счет государства и различных пожалований аристократии, а также за счет присоединения наделов крестьян. Поскольку храмовые земельные наделы освобождались от уплаты налогов, храмы становились с каждым днем все богаче. Храмы даже накапливали ростовщические капиталы в виде фонда Будды «Пульбо» или в виде складов «Чансэнго». Кроме того, храмы занимались и торговлей, изготовлением спиртной продукции, скотоводством и т. д. Таким образом, буддийские храмы увеличивали свое имущество.
Для охраны собственного богатства храмы нуждались в специальных отрядах вооруженных монахов («сынбён»). Так называемые группы полу- монахов занимались не только обработкой земли, но и военным делом для охраны храмов. Отряды вооруженных монахов иногда даже использовались как части вооруженных сил страны в отражении набегов северных племен. Наглядным примером тому служит отряд вооруженных монахов Канмагун, который отправился в поход против чжурчженей. Вооруженные монахи конкурировали с аристократами в политике и оказывали на нее оп¬ределенное влияние.
Формирование буддийской секты Чогеджон
После захвата власти военными буддизм в Корю претерпел определенные изменения. Выше мы уже упоминали о том, что монах Ыйчхон пытался объединить чань-буддизм с ортодоксальным направлением, отдавая предпочтение последнему. Когда Ыйчхон создавал Чхонтхеджон (секту Махаяны), он привлекал на свою сторону монахов из «девяти гор» чань-буддизма, однако в своем труде «Синпхён чеджонгё чанчхоннок» все же не упоминал чань-буддистов. Во время же правления военного режима секты «девяти гор» были пе¬реименованы в Чогеджон и стали играть большую роль в жизни общества.
Монах Чинуль (кукса Поджо) прославился тем, что организовал Союз «Чонхеса» («Созерцание и мудрость»), базировавшийся в храме Сусонса (Сонгванса), центральной идеей которого стало учение Тоно-Джомсу (Тоно — буддийское просветление, с помощью которого мы в состоянии осознать, что человеческая душа едина с Буддой, а Джомсу — претворение просветления в жизнь). Основным средством просветления выступает медитация. В то же время немаловажное место отводилось молитве «Слава Будде Амитабе» и чтению буддийских сутр. Чинуль попытался объединить чань-буддизм и традиционное направление на основе буддийской медитации. Учение буд¬дийской секты Чогеджон получило дальнейшее развитие в учении таких мо¬нахов, как Хесим (кукса Чингак) и Чунджи (кукса Вонгам). Особое место занимает союз чань-буддийских сект «Пэннёнса» («Белый лотос»), кото¬рый получил всемерную поддержку местных владетелей. Кроме того, учение секты о буддийском рае Чонтхо («чистая земля») привлекла внимание низ-ших слоев общества. А антимонгольская направленность секты привела к союзу с правящим родом Чхве в борьбе против монгольских завоевателей.
Впоследствии Чогеджон стала самой влиятельной сектой в корейском буддизме. Появление секты Чогеджон явилось серьезным вызовом тради¬ционному направлению буддизма, тесно связанному с королевским двором и аристократической верхушкой. Секта Чогеджон значительно окрепла при поддержке военного режима и открывала новый, свой особый буддийский мир. Кроме того, Чогеджон постепенно подготавливала почву для будущей конфуцианской натурфилософии — «соннихак», подчеркивая необходи¬мость духовного совершенствования.

Упадок буддизма

Чосон представлял собой государство, развивающееся на основе идей конфуцианства. Основатель Чосона Ли Сонге строго ограничивал количество буддийских монахов и строительство храмов. Такие жесткие ограничи¬тельные меры активно поддерживались представителями господствующего класса. Параллельно с этим янбаны чуть ли не в обязательном порядке овладевали конфуцианским учением и культурой и с явной неприязнью относились к буддизму. В результате во всей Корее было оставлено только 242 буддийских храма, а остальные были закрыты. Кроме того, принадлежав¬шие прежде буддийским храмам земли и ноби также экспроприировались государством. Это было тяжелым ударом по буддизму.После репрессивных мер вана Тхэджо пришедший было в полный упа¬док буддизм со временем при личной поддержке со стороны последующих королей Седжона и Седжо начал восстанавливать былое влияние. Так, не¬смотря на решительный протест со стороны влиятельных конфуцианских ученых и сановников, ван Седжон распорядился построить при дворе буд¬дийский храм, а ван Седжо построил на государственные средства огром¬ный храм Вонгакса. Кроме того, он же учредил при дворе специальный де¬партамент Кангён тогам, в обязанность которого вменялась популяризация свода буддийских сутр. В результате число храмов и монахов немного увеличилось.Но затем, при короле Сонджоне, буддизм вновь стал подвергаться при¬теснениям и гонениям. В добавление ко всему этому, ван Сонджон распоря¬дился, чтобы повсеместно запретили всю систему выдачи свидетельств о присвоении звания буддийского монаха. Вслед за этим при короле Чунджоне (1507 г.) полностью была отменена и система государственных экзаменов на буддийское звание. Это означало, что отныне между государством и буддизмом какие-либо официальные связи стали невозможны. Потом, при короле Мёнджоне, регентша Мунджон ванху, помощница монаха Поу, оказывала всяческое содействие распространению буддийского учения и восстановила для монахов систему государственных экзаменов на получение должности. Это было в 1552 году. Но после смерти регентши буддизм вновь подвергся гонениям, и, презираемый янбанами, буддизм сохранился только в среде женщин и отдельных слоев простонародья.

Вестник центра корейского языка и культуры, вып. 2. (СПб, 1997 г.)

История буддизма в Корее насчитывает более полутора тысячелетий. За это время он превратился в органическую часть корейской культуры, наложив заметный отпечаток на многие ее сферы. Это делает его изучение совершенно необходимым для понимания исто¬рии, философии, литературы и искусства Кореи.
К сожалению, в отечественном корееведении до сих пор ощущается значительный недостаток работ по корейскому буддизму. Достаточно полно изучен лишь первый этап его истории, которому по¬священа монография С. В. Волкова «Ранняя история буддизма в Корее». Краткие сведения по истории корейского буддизма приведены также в коллективной монографии «История Кореи» и ряде других трудов (см., напр., [1]; [9]). Эти работы объединяет то, что буддизм трактуется в них исключительно как один из факторов социально-политической жизни средневековой Кореи. Другим аспектом, в котором корейский буддизм рассматривался в отечественной востоковедной литературе, было его взаимодействие с местной традицией. Эти проблемы были подробно исследованы М. И. Ники¬тиной и А. Ф. Троцевич в ряде работ (см., напр., [7], [8], [10]). Тем не менее многие связанные с буддизмом вопросы в отечественном корееведении остаются пока неизученными. Данный пробел в известной степени восполняется работами зарубежных авторов (см., напр., [14], [15]), где рассматриваются по преимуществу проблемы влияния, оказанного буддизмом на корейскую культуру. Общих же работ по истории корейского буддизма, к сожалению, пока практически не существует, хотя потребность в них велика. Данная статья представляет собой попытку хотя бы частично заполнить этот пробел.

Время зарождения буддизма в Индии (сер. I тыс. до н. э.) было эпохой глубокого кризиса традиционной ведийско-брахманской идеологии и возникновения целого ряда «неортодоксальных» рели-
гиозно-философских концепций. Будучи первоначально всего лишь одним из этих течений, буддизм вскоре сумел занять среди них осо¬бое место. Его расцвет в Индии приходится на время правления Ашоки (ок. 272—ок. 236 до н. э.), при котором это учение начало распространяться за пределами Индии. В I—II вв. н. э. началось оформление двух главных ветвей буддизма: сравнительно консервативной хинаяны, или «малой колесницы» (в современной буддоло-гической литературе, однако, чаще именуемой тхеравадой или юж¬ным буддизмом), учение которой распространилось преимущественно на Цейлоне и в странах Юго-Восточной Азии, и более динамичной махаяны, или «великой колесницы», закрепившейся в Китае, Корее, Японии и других дальневосточных странах.
Возникновение этих двух направлений хронологически совпало с проникновением буддизма в Китай. Традиционной датой его принятия считается эпоха императора Мин-ди (58—75). В действительности процесс распространения буддизма в Китае растянулся на несколько столетий, сопровождаясь интенсивной работой по переводу буддийского канона на китайский язык. По мере знакомства китайцев с буддийской литературой (IV—V вв.) началось формирование собственно китайских буддийских школ. Именно в этот период буддизм проник из Китая в Корею.
Первые века новой эры были временем становления раннефеодальных корейских государств Когуре, Силла и Пэкче. Общей отлчительной их чертой была достаточно сильная центральная власть, базировавшаяся на государственной собственности на землю. В результате буддизм в Корее, как и почти везде на Дальнем Востоке, после своего проникновения в страну быстро оказался подчинен¬ным государству.
Религиозная ситуация на Корейском полуострове к моменту по¬явления там буддизма остается пока малоизученной. Реконструкция мировоззрения древних корейцев по данным поэзии той эпохи (хян-га) проведена М. И. Никитиной (см. [7]). Согласно ее выводам, «система ритуальных категорий, которые являются одновременно и поэти-ческими категориями, отражает особую совокупность представлений о мире, сложившуюся на мифопоэтической основе, обозначенную... как „система облика". Определяющими ее характер исходными моментами были воззрения на социально значимое лицо как на воплощение целостности и благополучия коллектива, а также как на воплощение сил космоса» [7, с. 12]. В этой же работе содержится реконструкция двух древнекорейских солярных мифов (о Женщине-Солнце и о Стрелке-Солнце и двух хозяевах стихий), на которых была основана «система представлений о мире, выполнявшая роль своего рода государственной системы мировоззрения в конце Силла и Объединенном Силла» [7, с. 13].
Верования древних корейцев представляли собой, скорее всего, переплетение «таких древних форм религии, как тотемизм, анимизм, фетишизм, шаманизм, культ природы, демонизм, культ предков» [2, с. 34]. Заметное место среди них занимал культ Неба [11, с. 37], сильно китаизированный, но тем не менее имевший местные корни. Бытовало также поклонение горам и пещерам.
Особое место в системе верований древних корейцев занимал культ предков, который на государственном уровне имел форму культа Основателей, т. е. мифических первопредков царствующего рода и предполагаемых создателей государства. В Когурё таким «Основателем» считался Чумон, в Силла — Пак Хёккосе, Сок Тхархэ и Ким Альчжи, в Пэкче — Пирю и Ончжо (по другой версии — Кут-хэ) [2, с. 36-37].
Рассматривая взаимоотношения буддизма и местных верований, современные корейские исследователи выделяют следующие пункты расхождений между этими двумя системами мировоззрения:
1. В то время [древние корейцы] полагали, что природа пове¬левает человеком; согласно буддийской точке зрения, человек и природа сосуществуют.
2. В старину люди думали, что душа покидает тело [навсегда]; буддисты развивали взгляд, что живые существа пребывают в круговороте смертей и рождений в трех стадиях существования (прош¬лое, настоящее и будущее) в соответствии с кармой.
3. Корейцы считали, что добро и зло зависят от воли Неба, в то время как буддизм утверждал, что они являются следствием по¬ступков самого человека.
[11, с. 37]
Из пришедших извне учений наибольшим влиянием пользова¬лось конфуцианство. Причинами его распространения в Корее были настоятельная потребность правящей элиты в пригодной для формирующегося централизованного государства официальной идеоло¬гии и близость этого учения к некоторым местным культам (в т. ч. культам Неба и предков). Конфуцианство выполняло роль общегосударственной нэдрелигиозной идеологии, «общей и обязательной для всех членов общества» [2, с. 40].
В противоположность конфуцианству, даосизм проник на Ко¬рейский полуостров сравнительно поздно, когда позиции конфуци¬анства и буддизма были достаточно сильны, и поэтому не получил широкого распространения. Впоследствии некоторые даосские эле¬менты вошли в состав шаманизма [14, с. 23].
Проникновение буддизма в Корею началось с самого северного из трех корейских государств, т. е. с Когурё, куда в 372 г. с посольством Ранней Цинь прибыл монах Сундо, доставивший сутры и изображение Будды. В 375 г. были воздвигнуты два первых буддий-ских храма. Ким Бусик интерпретирует это событие как начало рас¬пространения Учения Будды в Хэдоне [4, т. 2, с. 80]. В 392 г. ван призвал подданных «почитать Учение Будды и молиться о счастье» [4, т. 2, с. 81].
Через двенадцать лет после Когурё буддизм был принят в Пэкче. Под 384 г. Ким Бусик приводит следующее сообщение: «В девятом месяце из [государства] Цзинь прибыл чужеземный (индийский) священник (хосын) Марананда. Ван встретил его и оказал почетный прием во дворце. С этого времени начали [проповедовать] Учение Будды» [4, т. 2, с. 163].
В третьем корейском государстве, Сияла, буддизм был официально признан только в 528 г., что можно объяснить сравнительно медленными темпами развития этого государства, а также географи¬ческой удаленностью его от Китая. Тем не менее не исключено, что буддизм был известен в Силла до 528 г., почему его распространение и происходило не «сверху», как в Когурё и Пэкче, а «снизу». Подтверждением этого служит ряд сообщений «Самгук саги» о по¬пытках проповеди буддизма среди населения Силла, предпринятых монахами Мохочжа и Адо [2, с. 50—51].
Рассматривая ход распространения буддизма в Корее в первые века после его принятия, С. В. Волков в монографии «Ранняя исто¬рия буддизма в Корее» выделяет четыре больших этапа данного процесса:
1) конец IV—начало VI в.;
2) начало VI—начало VIII в.;
3) начало VIII—начало IX в.;
4) начало IX—начало X в.
Характеризуя их, он пишет, что «первый этап — этап медленного распространения буддизма; второй характеризуется непрерывным и быстрым его усилением, в результате чего был достигнут довольно высокий уровень популярности буддизма в стране. Третий этап ознаменован спадом активности буддизма, а четвертый — новым ее подъемом» [2, с. 56]. Эти спады и подъемы были обусловле¬ны колебаниями государственной политики по отношению к буддизму в ходе формирования системы государственного контроля над деятельностью буддийской общины.
В 667 г. Корея была объединена под властью Силла. Период Объединенного Силла (667—937) в литературе часто характеризуется как «золотой век буддизма» [6, с. 151]. В это время сформировались основные буддийские школы, наиболее значительной из которых была Хваом (кит. Хуаянь), основателем которой в Корее считается крупный буддийский проповедник Ыйсан (625—702). В 661 г. он отправился в Китай, где учился у Чжияня, второго патриарха Хуа¬янь. Вернувшись в 670 г. на родину, он начал проповедь учения этой школы. В 676 г. Ыйсан основал монастырь Пусокса, ставший впо¬следствии главным центром Хваом.
Современником Ыйсана был Вонхё (617—686), один из крупнейших буддийских мыслителей Кореи. В настоящее время известны 73 его работы, многие из которых еще при его жизни получили широкую известность как среди буддистов Силла, так и в других странах, в т. ч. и в Китае. Принадлежа к школе Хваом и оценивая учение, изложенное в Аватамсака-сутре как превосходящее все прочее, Вонхё не отвергал и других махаянистских концепций. Так, он придавал большое значение учению о татхагатагарбхе как источнике всех вещей, признавая его «наиболее пригодным для людей его эпо¬хи» [19, с. 88]. Будучи выдающимся теоретиком, Вонхё не отказы¬вался и от практической деятельности, заключавшейся в проповеди буддийского учения среди простого народа. Теорию и практику он считал «подобными двум колесам одной повозки, которые должны находиться в согласии друг с другом» [19, с. 85].
К эпохе Объединенного Силла относится и формирование таких школ, как Нальбан (кит. Непань; санскр. Нирвана), Попсан (кит. Фасян; санскр. Дхармалакшана), Юльчон (кит. Люйцзун; санскр. Ви-найя) и других, а также школы Чистой Земли. Кроме того, в VII в. в Корею проник чань-буддизм (кор. Сон), первоначально встретивший достаточно холодный прием со стороны представителей «традицион¬ных» школ и двора [2, с. 85]. В IX—X вв. оформились девять школ сон-буддизма («девять гор»), после чего он начал медленно, но неуклонно усиливать свои позиции.
Отдельно следует остановиться на вопросе взаимодействия буддизма и местной культуры в период Трех государств и Объединен¬ного Силла, который, несомненно, заслуживает специального изу¬чения и в силу своего объема может быть освещен здесь лишь в самых общих чертах.
Как нам представляется, в древней Корее буддизм выполнял две основные функции: проводника континентальной культуры и хранителя местной традиции. Первая функция, в частности, выражалась в том, что буддизм способствовал знакомству всех слоев корейского общества с китайской литературой и, шире, с китайской культурой через корееязычные буддийские тексты (см., напр., [8, с. 10; 81]). Появление буддийских литературных произведений на родном языке способствовало проникновению буддийских идей в корейскую литературу. О глубине и продолжительности буддийского влияния на нее говорит то, что даже в XVII в., в эпоху почти безраздельного господства неоконфуцианской идеологии, в Корее создавались такие произведения, как роман Ким Манчжуна «Облачный сон девяти», буддийский подтекст которого был детально исследован А. Ф. Троцевич (см. [10]),
Не менее существенным было воздействие буддизма и пришед¬шей с ним котинентальной культуры на корейское искусство. В рассматриваемую эпоху оно «было тесно связано с идеологией буддизма и культовыми сооружениями, которые определяли комплексное развитие архитектуры, скульптуры, живописи и художественных ремесел» [3, т. 1, с. 101]. Среди последних было наиболее развито искусство отливки колоколов, отличавшихся большими размерами и совершенством отделки. Особенно значительным было влияние, оказанное буддизмом на развитие скульптуры, которая в добуддийский период была представлена главным образом простыми статуэтками из обожженной глины и дерева. После принятия буддизма корейские мастера быстро освоили технику изготовления бронзовых и каменных статуй. Примером, подтверждающим высокий уровень, достигнутый корейской буддийской скульптурой, может служить пе¬щерный храм Соккурам (VIII в.), статуи и рельефы которого считаются одним из шедевров дальневосточного искусства.
Следует отметить также вклад, который внесли в корейскую культуру буддийские монахи, посещавшие Китай и другие страны (в т. ч. Индию, Иран и даже Сирию) в качестве послов или паломников, способствуя тем самым развитию связей Кореи с другими странами. Цели этих поездок зачастую не сводились к религиозным или политическим задачам. К примеру, в 692 г. монах Точжин привез из Ки-
тая астрономическую карту и преподнес ее вану [2, с. 115]. Наряду с конфуцианскими чиновниками, буддийские монахи были единственной категорией населения, знакомой с достижениями китайской науки. Так, когурёский монах Тотыну в 646 г. руководил построй¬кой большого моста через р. Чхичхон [2, с. 115]. Рассматривая син¬тез буддизма и местной культуры, следует также остановиться на хварандо — общественном институте, генетически восходящем к по¬ловозрастным объединениям молодежи, существовавшим у древних корейцев. Ким Бусик характеризует его так: «После этого [государ¬ство] снова стало отбирать мальчиков с красивой внешностью, на-ряжать и содержать их под названием хваран („цветущие юноши"). Во множестве собиралась молодежь, чтобы толковать о смысле веры, развлекаться пением и музыкой или совершать увеселительные прогулки по горам и рекам, и не было [поэтому] отдаленных мест, где бы они не побывали. Таким образом узнавали и пороки и достоинства этих людей, чтобы лучших из них отобрать и представить государству» [4, т. 1, с. 135]. Как мы видим, целью создания хварандо, по Ким Бусику, была подготовка кадров для нужд феодального государства. Но роль хваранов в обществе отнюдь не исчерпывалась этой задачей. Хвараны были причастны к выполнению жреческих функций, ведали «танцами и песнями в государстве», были творца¬ми и хранителями национальной поэтической традиции [7, с. 11].
Буддийское влияние на хварандо заметно уже в заповедях хвара¬нов (составленных в VII в. буддийским монахом Вонгваном), пятая из которых предписывает «убивая, знать меру», т. е. запрещает бессмысленное убийство живых существ. Функциональная близость монахов и хваранов-жрецов в рамках ритуала привела к возможности совмещения в одном лице функций буддийского священнослужителя и хварана. Из «Самгук юса» нам известно много случаев практики подобного рода. Так, например, монах Чхундам (VIII в.) был избран ваном на роль жреца в исконно корейском ритуале, имевшем целью магическое воздействие на социум [7, с. 16—20]. Допускалось также отождествление хваранов с персонажами буд¬дийского пантеона. Известно, что глава хваранов (куксон) почитался как Майтрейя. Вследствие своего проникновения в идеологию хварандо буддийское влияние затронуло и корейскую поэтическую тра¬дицию, тесно связанную с хваранами. Эпоха Трех государств и Объединенного Силла была временем сближения буддизма и местной системы мировоззрения, благодаря чему впоследствии стало возможным включение в состав буддийских произведений многих памятников древней корейской литературы, сохранившихся благодаря этому до наших дней.
К концу VIII в. государство Силла вступило в эпоху длительного политического и экономического кризиса. В 937 г. последний силлаский ван добровольно подчинился Ван Гону, основателю государства Коре (937—1392). Новая династия продолжила политику покро¬вительства буддизму. В эпоху Коре он был в полном смысле слова государственной идеологией Кореи, тесня конфуцианство даже в та¬ких, казалось бы, сугубо «конфуцианских» сферах, как отправление ритуалов, направленных на поддержание космического порядка. Предполагалось, что если «народ страдает от вторжений, болезней, засух или наводнений», то вану следует читать сутры, поощрять соверше¬ние приношений и возносить молитвы буддам, бодхисатгвам и свя¬щенным изображениям. Посредством совершения буддийских ритуалов ван стремился добиться того, чтобы «будды и бодхисатгвы всегда покровительствовали стране, правителю и народу» [19, с. 120]. Защита государства стала со временем рассматриваться корейцами как одна из фундаментальных функций буддизма. Свое практиче¬ское воплощение концепция «хогук пульгё» («буддизма, охраняюще¬го государство») нашла в том, что ван оказывал покровительство и поддержку буддизму, который, в свою очередь, должен был обеспе¬чить благополучие и процветание страны.
Функциональное сближение сангхи и государственного аппарата привело к тому, что между ними возникло определенное организа¬ционное сходство. Это выразилось, в частности, во введении в 958 г. системы экзаменов для монахов, которая была создана одновремен¬но с учреждением экзаменов на чин. Структурно эти две системы практически повторяли друг друга и служили одной и той же цели: отбору талантливых людей на государственную службу.
Монашеские экзамены (сынгва) были многоступенчатыми. Монахи чаньских (сон) и доктринальных (ке) школ сдавали их раздель¬но. После предварительных испытаний в своих храмах монахи до¬пускались к государственному экзамену. Успешно сдавшим его при¬сваивался титул тэсон, получение которого открывало путь к более высоким званиям (тэдок, тэса, чундэса и самчжундэса). Два следующих за ними ранга в Сон-чжон носили название сонса и сэсонса, а в Кёчжон — сучжва и сунтхон. Иерархию венчали ванса и кукса (букв.: «наставник вана» и «наставник страны»). Каждый из этих двух высших титулов присваивался не более чем одному человеку одно¬временно [19, с. 130-135].
Эпоха Коре была временем расцвета направления Сон-чжон, стремительный рост влияния которого начался в XII—XIII вв., когда внутренний кризис и агрессия соседних государств (в т. ч. монголь¬ские нашествия 1231—1259 гг.) привлекли внимание военных правителей из рода Чхве к медитативной практике монахов этой школы, которая начала рассматриваться как чудесное средство защиты государства.
Возникновение собственно корейских форм Сон связано с именем Почжо Чинуля (1158—1210), основателя школы Почжо-сон, со¬вместившей в своем доктринальном комплексе основные положения Сон и Кё. Почжо-сон сохранял лидерство среди других направлений Сон-чжон до конца периода Коре.
Рост влияния Сон отнюдь не означал упадка других буддийских школ, в том числе и Хваом, одним из выдающихся представителей которой в эпоху Коре был Кюнё (923—973). В начале своей деятельности он приложил значительные усилия к тому, чтобы объеди¬нить враждующие фракции своей школы и возродить ее былое влияние. Его интерпретация учения Хваом была признана большинст¬вом приверженцев школы и впоследствии легла в основу требований для монашеских экзаменов [16, с. 35]. Стремясь популяризировать
идеи Аватамсака-сутры, Кюнё изложил их в одиннадцати стихотворениях на корейском языке (хянга), которые вскоре стали широко известны не только среди корейцев, но и (в переводе Чхве Хэнгви) в Китае, принеся автору славу «живого будды».
К эпохе Коре относится также окончательное оформление школы Чхонтхэ (кит. Тяньтай), которая появилась в Корее в VI в. Крупный деятель Чхонтхэ Тхэгак Ыйчхон (начавший свою карьеру как монах школы Хваом) стремился, подобно Почжо Чинулю, примирить направления Сон и Кё, но если Чинуль хотел инкорпорировать Кё в Сон, то Ыйчхон, напротив, представлял Сон частью Кё.
Большое значение имела также школа Попсан,и распавшаяся в X в. на две ветви: Юга-оп (основанную на практике Йогачары) и Чаын-чжон (занимавшуюся преимущественно теоретическими изыскания¬ми). Среди других влиятельных школ следует отметить школу Юль-оп (сменившую впоследствии название на Намсан-чжон).
Кроме этих четырех школ, в Корее был известен и тантрический буддизм, представленный школами Сининчжон и Чинёмоп (Чхон-чжи-чжон), которые играли активную роль в исполнении обрядов, призванных обеспечивать безопасность и процветание государства.
Крупнейшим достижением буддийской культуры эпохи Коре было издание Трипитаки (кор. Тэчжангё'н), остающейся и поныне цен¬нейшим источником по дальневосточному буддизму, поскольку, по мнению современных исследователей, ее текст отличается исключи¬тельной полнотой и (что немаловажно) высоким качеством печати. Первое издание Трипитаки было предпринято в XI в., когда войска киданьской империи Ляо вторглись на корейские земли. Как указывают современные корейские исследователи, оно было осуществле¬но с целью «подвигнуть народ на преодоление этого национального бедствия» [19, с. 152]. Первая Трипитака погибла в 1231 г. во время монгольского нашествия. Инициатором и организатором второго издания, осуществленного в 1237—1251 гг., выступил Тхэгак Ыйч¬хон, видный деятель школы Хваом. Доски, вырезанные в XIII в., хранятся ныне в храме Хэинса.
Помимо непосредственного вклада, сделанного изданием Три¬питаки в развитие корейской филологии, каллиграфии и искусства книгопечатания, работа над ее созданием способствовала консоли¬дации корейского народа перед лицом иноземных агрессоров.
Другим выдающимся памятником корейской культуры является «Самгук юса» («Забытые деяния Трех государств»), труд монаха Сон-чжон Ким Ирена, составленный в 1285 г. «Самгук юса» представля¬ет собой ценнейший источник по истории и культуре Кореи до XIII в. Именно Ким Ирену мы обязаны сохранением множества древнеко-рейских сказаний, легенд, поэтических произведений, которые не вошли в официальную историю конфуцианца Ким Бусика. Среди памятников древней корейской литературы, включенных в «Самгук юса», особое место принадлежит хянга, зафиксировавшим систему представлений о мире, существовавшую в эпоху Силла. Сейчас исследователи располагают текстами 25 хянга, 14 из которых содер¬жатся в «Самгук юса», а остальные (чисто буддийского содержа¬ния) — в жизнеописании Кюнё, монаха Хваом, составленном в 1075 г. (англ. пер. см.: [16]).
Из вышесказанного достаточно очевидно, что в эпоху Коре «буддизм, наложившийся на местные верования и вобравший в себя многое от даосизма, был центром притяжения в корейской литера¬туре всего связанного с местной, национальной традицией» [8, с. 5].
Глубокий кризис, вызванный монгольским владычеством и противоречиями, существовавшими внутри корейского феодального общества, привел к падению Коре. Власть перешла к полководцу Ли Сонге, который в 1392 г. провозгласил себя ваном. Государство бы¬ло переименовано в Чосон. Отношение новой династии к буддизму было резко отрицательным. Причины этого, возможно, заключались в том, что буддизм (воспринимавшийся при Коре как магический защитник государства) оказался неспособным спасти страну от мон¬гольских захватчиков, это и привело к падению его авторитета среди народа. Более того, буддистов обвиняли в поддержке промонголь-ской придворной группировки [6, с. 152]. Сильное недовольство, особенно в среде неоконфуциански настроенного чиновничества, вызывало также экономическое и политическое могущество буддийских монастырей.
В этой обстановке одним из первых шагов нового правительства было сокращение числа храмов и конфискация земель закрытых монастырей. С этой целью проводились слияния буддийских объединении, в ходе которых 11 школ были объединены сначала в 7, а затем (1424) — в 2 (Сон и Кё). Монахи были отнесены к низшей ка¬тегории населения, наряду с рабами, актерами, кисэн и представителями прочих презираемых профессий. Были закрыты все сеульские храмы; буддийским священнослужителям был запрещен вход в столицу. На монастыри был возложен ряд натуральных повинно¬стей, в частности, они были обязаны «поставлять бумагу, масло, каштановое дерево (используемое для изготовления табличек пред¬ков для конфуцианских церемоний), а также соломенную обувь для чиновников и аристократии» [19, с. 172]. Упадок буддизма начался особенно быстро после того, как ван Чунчжон (ок. 1506—1544) от¬менил систему государственных экзаменов для монахов.
Результаты этой политики были таковы:
1) после конфискации имущества храмов ускорилось падение экономического значения монастырей;
2) сократилось число вступающих в монашество; проводилось насильственное возвращение монахов в мир;
3) буддизм был изолирован от общества (к примеру, были запрещены буддийские погребальные обряды);
4) были выработаны философские доводы против буддизма, базировавшиеся на сунском неоконфуцианстве [19, с. 175—176].
Правительственный курс по отношению к буддизму, однако, далеко не всегда отличался последовательностью, допуская (особенно в начале эпохи Ли) некоторые колебания в сторону смягчения анти¬буддийских санкций. Бывали даже случаи, когда правительство пред¬принимало меры по поощрению буддизма, как, например, при ване Сечжоне (ок. 1418—1450), в эпоху правления которого произошло одно из величайших событий культурной жизни Кореи, а именно -создание корейского алфавита (1443). Не исключено, что одной из
причин официального введения корейской письменности Сечжоном было его стремление сделать буддийское учение более доступным для народа путем перевода буддийских книг на корейский язык. Это подтверждается, в частности, тем, что среди первых корейских книг мы находим «Сокпосанчжоль» («Эпизоды из жизни Будды»).
Один из преемников Сечжона, ван Сечжо, учредил Палату по изданию буддийских священных книг, задачей которой, в частности, был перевод буддийской литературы на корейский язык. Кроме того, было отпечатано 50 экземпляров Трипитаки [6, с. 77].
Эти колебания правительственной политики, однако, затрагива¬ли главным образом статус буддизма как идеологии, в то время как экономические и политические санкции против него оставались в силе на протяжении всей эпохи Чосон.
В XIX в. Корея вступила в эпоху общего кризиса феодализма, приведшего к «открытию» страны иностранцами, а также проведению реформ, разрушивших традиционную структуру корейского об¬щества и подготовивших почву для аннексии страны японцами в 1910 г. Составной частью этих реформ, в большинстве своем проведенных под японским давлением, было изменение политики прави¬тельства по отношению к буддизму, непосредственной причиной че¬го послужило стремление японского правительства «психологически подчинить корейцев» путем распространения в Корее учений япон¬ских буддийских школ и включения в состав последних местных направлений буддизма. Особенную активность в проповеди своего учения среди корейцев проявляли нитирэнисты (приверженцы школы, соз¬данной в XIII в. монахом школы Тэндай Нитирэном, который придавал особое значение культу Лотосовой сутры), амидаисты (адепты школы Чистой Земли в ее японском варианте), а также последователи школы Сингон. Чтобы закрепиться в Корее, представители этих школ стремились заручиться поддержкой корейских буддистов. С этой целью в 1895 г. японский нитирэнист Сано Дзэнрэй добился разрешения на вход в столицу для корейских монахов, что стало первым шагом по отмене ограничений в отношении корейского буддизма. В 1899 г. был разработан план создания ассоциации корейских буддийских храмов во главе с храмом Вонхынса. Через четыре года после этого правительство назначило особых чиновников для руководства храмовыми делами, а также издало специальные правила, регламентировавшие деятельность монастырей. Эта система просуществовала всего два года. С 1905 г. (т. е. с подписания договора о протекторате) японский генеральный резидент получил право контроля над деятельностью корейских буддистов. После аннексии Ко¬реи (1910) и до 1945 г. все важные вопросы, связанные с корейской буддийской общиной, решались японским генерал-губернаторством.
Структура корейской сангхи в этот период отражала не столько доктринальные, сколько политические взгляды отдельных группировок. Первая из них, Общество по изучению буддизма, была создана в 1904 г. Это объединение ориентировалось на японскую школу Дзёдо (Чистой Земли), с которой оно было связано через япон¬ского миссионера Иноуэ Гэнсина.
В 1908 г. была предпринята новая попытка организационного и доктринального сближения японского и корейского буддизма посредством организации объединения Вон-чжон, учение которого должно было соединить основные положения Кёчжон и Сон-чжон, благодаря чему, по мысли его создателей, оно должно было приобрести право представлять весь корейский буддизм. В 1910 г. его патриарх Хвегван отправился в Японию и подписал соглашение об объединении Вон-чжон и японской дзэнской школы Сото.
В 1911 г. монахи, не одобрявшие прояпонской деятельности Хвегвана, основали объединение Имчже, доктринальной основой которого послужили идеи школы Линь-цзи, весьма популярной в Ко¬рее. В 1912 г. Вончжон и Имчжечжон в административном поряд¬ке были объединены в организацию под названием «Чосон сонгё ян чжон». В 1914 г. монахи тридцати ведущих корейских храмов начали «движение за реформы», результатом которого было создание ассоциации Тридцати гор. Через шесть лет после этого (1920) от нее откололась группа молодых монахов, требовавших разделения ре-лигии и политики. В 1925 г. обе фракции объединения Тридцати гор были воссоединены в составе Центрального бюро по делам корейского буддизма. В 1941 г. была создана ассоциация Чогйе-чжон, окончательно объединившая Сончжон и Кёчжон. Как и ее предшественники, она находилась под контролем японских властей, деятельность которых, в соответствии с общими задачами японской ко¬лониальной политики, была направлена на окончательную ликвидацию самостоятельности корейской буддийской общины, возможно более полное ограничение ее активности и, в конечном счете, на совершенное слияние корейского буддизма с японским. Следует за¬метить, однако, что меры, предпринимавшиеся японцами для достижения этих целей, зачастую приводили к прямо противополож¬ным результатам. Так, экспансия японских буддийских школ «явилась стимулом к возрождению у корейцев интереса к их исконному буддизму» [6, с. 152]. Борьба за сохранение чистоты буддийского учения в его традиционной форме была неразрывно связана с на¬ционально-освободительным движением, среди лидеров которого были многие выдающиеся буддийские деятели.
После освобождения Кореи в 1945 г. для буддистов Юга начался долгий и трудный период преодоления тяжелых последствий япон¬ской оккупации, закончившийся лишь к 1970 г., когда южнокорейские буддийские объединения организовали совместное «движение за возрождение былой славы», в ходе которого, в частности, была предпринята публикация ряда корейских буддийских текстов. В задачи этого движения входило также поощрение деятельности научно-исследовательских буддологических центров. К числу крупнейших из них принадлежит Институт буддийских исследований при университете Тонгук, ведущий большую работу по изучению философского и культурного наследия корейского буддизма. Активная деятельность этих буддологических центров является свидетельством растущего интереса южнокорейских ученых к истории и философии буддизма в Корее, что во многом объясняется тем вниманием, которое в последнее время уделяется корейскому буддизму зарубежными буддологами и востоковедами.
В заключение следует коснуться хотя бы некоторых характерных особенностей буддизма в Корее. Остановиться на них здесь тем более необходимо, что вопрос специфики корейского буддизма прак¬тически не затрагивался в отечественной востоковедной литературе.
1. Корейскому буддизму на протяжении всей его истории было свойственно стремление к сближению учений различных буддийских школ, или, в терминологии корейских авторов, к «общей буд¬дийской гармонизации» [19, с. 32]. Эта черта, в частности, была ха¬рактерна для учения Хваом, откуда, возможно, она и была воспринята другими школами. Так, Вонхё, выдающийся мыслитель школы Хваом, известен как автор доктрины, непротиворечиво примиряю¬щей основные направления буддизма Махаяны.
2. Буддизм в Корее, как и в других странах Дальнего Востока, был тесно связан с государством. Эта связь начала устанавливаться с момента проникновения буддизма в Корею, когда данное учение было воспринято корейцами прежде всего в качестве идеологии, стоящей над общинными культами и вследствие этого пригодной для формирующегося централизованного государства. В ранний пе¬риод истории буддизма в Корее были заложены, кроме того, основы концепции «хогук пульгё» («буддизма, охраняющего государство»), ставшей основой взаимоотношений между буддийской общиной и государством в эпоху Коре и сохранившей определенное влияние даже в период Чосон, когда идеологическое, политическое и эконо¬мическое влияние буддизма на общественную жизнь страны было фактически сведено к нулю. Так, практическим воплощением дан¬ной концепции можно считать тот факт, что в войнах против япон¬ских и маньчжурских захватчиков в 1592—1598, 1627 и 1636 гг. участвовали крупные отряды буддийских монахов.
3. Буддизм, в противоположность конфуцианству, стремился к сближению с местной традицией. Наиболее тесную связь с послед¬ней поддерживала школа Хваом. Не исключено, что причиной этого был характер учения данной школы, которое формировалось под сильным воздействием китайской философии и вследствие этого не было склонно замыкаться в рамках индобуддийской системы мировоззрения. Влияние, оказанное учением школы Хваом на автохтон¬ную корейскую традицию, было тем более сильным, что деятели данной школы придавали особое значение распространению ее уче¬ния среди народа, что выразилось, в частности, в проповеднической деятельности Вонхё, одного из основателей школы Хваом в Корее.
4. Активные контакты с местной системой мировоззрения обусловили то, что корейский буддизм стал хранителем местной традиции, в противовес ориентированному на китайскую культуру кон¬фуцианству. Эта функция буддизма отмечается, в частности, М. И. Никитиной и А. Ф. Троцевич [8, с. 5]. Значение буддизма для сохране¬ния древней корейской литературы хорошо иллюстрируется тем фактом, что большинство произведений последней дошли до наших дней именно в составе буддийских памятников.
5. Тесная связь с местной традицией не препятствовала буддизму выступать также в качестве проводника континентальной культуры. Эта его функция проявилась, в частности, в сфере изобразительного искусства, которое на начальном этапе своего развития в Корее было неразрывно связано с буддизмом.
Эти черты корейского буддизма свидетельствуют о том, что буддизм в Корее был и остается одним из важнейших элементов национальной культуры, составляя неотъемлемую ее часть.


Ильчо(П. ГАВРИЛЕНКО)
Кидо
Из сборника Российское корееведение, вып. 2. М., 2001 г.

Ильчо (в миру – Петр Гавриленко) – выпускник Политехнического техникума г. Бишкека (1988 – 1992 гг.) и Бишкекского гуманитарного университета (1995 – 1998 гг.). С 1992 г. – прихожанин бишкекского буддийского храма Пориса. С 1998 г. послушник в международном буддийском центре "Лотосовый фонарь" (Сеул, Республика Корея). В 1999 г. принял обеты шраманеры (10 заповедей) в монастыре Чикчиса. В настоящее время занимается изучением древнекитайского языка, готовится поступать в монашескую семинарию.

Несмотря на то, что в последнее время появилось довольно много доступных материалов по современному корейскому буддизму на европейских языках (в пер¬вую очередь, благодаря работе Роберта Басвелла1), которые создают общее впечатление о монашеской жизни и об изучении буддийской философии в корейских монастырях, все же до сих пор остаются незатронутыми ряд тем, и в частности, вопросы, связанные с современным «народным» буддизмом. В этой статье я попытаюсь кратко коснуться одного из этих вопросов, а именно: рассмотреть такое явление религиозной жизни буддистов-мирян, как кидо. Перевод этого термина как «молитва» считаю не совсем адекватным, по

Крупнейший из них – Кёнбоккун (Дворец сияющего счастья), ровесник Сеула. Построен¬ный в 1394 г. как резиденция основателя династии Чосон, он на протяжении двух веков был главным дворцом страны. Во время японского нашествия 1592-1598 гг. он сгорел и был надолго покинут, поскольку, по традиционным представлениям, король не должен жить там, где произошло несчастье. В 1865-68 гг. по приказу регента Тэвонгуна (почетный титул отца короля), правившего вместо малолетнего короля Коджона, Кёнбоккун был отстроен заново как символ укрепления монархии. В этом дворце произошло немало значительных событий корейской истории. Здесь в 1446 г. король Седжон и ученые из созданной им придворной академии Чипхёнджон (Ассамблея достойных) изобрели корейский алфавит хангыль. Здесь в конце XIX в. была установлена первая миниэлектростанция в Корее. Здесь в 1985 г. японскими заговорщиками и их корейскими сторонниками была убита «мать страны» – волевая и решительная королева Мин, решившая опереться на Россию в своих попытках спасти трон от японских посягательств, а страну – от опасности потери независимости. На месте гибели королевы поставлена памятная стела, надпись на которой – точное воспроизведение в граните надписи, сделанной специально для этой цели первым президентом РК Ли Сынманом.

Кёнбоккун всегда занимал и занимает ныне важное место в системе ценностей корейцев. Не случайно колонизаторы-японцы, стремившиеся любой ценой подчеркнуть подчиненное положение Кореи и унизить ее национальное достоинство, построили на его территории массивное здание своего генерал-губернаторства. Простоявшее свыше 70 лет, оно в 1996 г. было снесено при горячем одобрении подавляющего большинства населения. В период японского колониального господства Кёнбоккун серьезно пострадал и сейчас восстанавливается по чертежам 1865-68 гг. Несмотря на то, что реставрацию предполагается завершить только к 2005г., дворец остается любимым местом гуляния горожан. Среди наиболее известных построек Кёнбоккуна – тронный зал Кынджонджон, жилой павильон Чогёнджон, павильоны на воде Кванхверу (Беседка радостных встреч) и Хянвонджон (Павильон далеко летящего аромата). В пруду в задней части дворца живут огромные разноцветные карпы, символы счастья и изобилия, которых можно покормить. В июне здесь цветут белые лотосы – буддийские символы чистоты.

Расположенный по соседству с Кёнбоккуном Чхандоккун (Дворец блестящих добродетелей) сохранился лучше других и считается шедевром архитектуры за прекрасный ландшафт и гармоничное сочетание построек с естественной средой. Построенный в 1405 г., этот дворец особенно известен своим Секретным садом Ливан (площадь 200 тыс. кв. м), где павильоны для отдыха и развлечений живописно расположены среди множества прудов и ручьев с гранитными мостами. Ворота дворца Тонхваыун (построены в 1421 г.) – старейшая постройка в городе. Они пережили пожар 1592 Г., разрушивший город практически целиком, а также Корейскую войну 1950-53 гг. Всего в Чхандоккуне сохранилось 41 здание, среди которых – тронный зал для королевских аудиенций Тэджонджон, личные королевские покои, резиденция последних наследников королевской фамилии, которые проживали там до середины 1970-х гг.

Чхангёнгун (Дворец светлого ликования) был построен в 1418 г. королем Ссджоном для своего отца. Позднее он был расширен и передан в пользование многочисленных вдовствующих королев. Средняя продолжительность жизни правителей династии Чосон была невелика (из двадцати семи королей только 12 дожили до 40 лет), а женили их в очень раннем возрасте, причем, кроме основной жены, была еще вторая жена, не говоря уже о наложницах. Поэтому при дворе постоянно жили несколько поколений матерей королей и принцев и их вдов. Каждая из них имела свой двор и по своему положению претендовала на почести и высокий материальный достаток Чхангёнгун позволял королю удовлетворить потребности влиятельных родственниц и вместе с тем держать их несколько на расстоянии. Сюда же удалялись королевы на время болезни или родов. Большинство построек Чхангёнгуна не сохранилось, но его парк остается одним из самых романтических мест в столице. Здесь проходят массовые гуляния в дни традиционных праздников, особенно нового года по лунному календарю. Многие люди приходят сюда в дни семейных торжеств, чтобы сфотографироваться на память в особой обстановке. Павильоны дворца _ небольшие и уютные, украшенные образцами каллиграфии представителей королевской фамилии, представляют собой замечательный фон для этого.

Токсугун (Дворец достойной старости) был построен в середине ХV в. как резиденция одного из принцев, но играл особую роль в жизни Кореи в 1897-1919 гг., когда король Коджон – последний независимый корейский монарх – жил здесь после убийства супруги – королевы Мин и своего годового пребывания в российской миссии. Это единственный дворец, имеющий в комплексе каменные европейского вида дома в стиле викторианского барокко. Одно из них – Сокчоджон, где сейчас находится музей королевского быта, строилось в 1907-1909 п. при участии русского архитектора Середина Саббатина. После окончания второй мировой войны здесь проходили заседания советско-американской комиссии по урегулированию проблемы Кореи. Рядом с Сокчоджоном расположена веранда для европейского оркестра – одного из первых иностранных новшеств, которые завел Коджон при дворе после открытия страны иностранными державами. Белая башенка за Токсугуном – единственная постройка, сохранившаяся от находившейся здесь с 1890 г. русской дипломатической миссии. Другие ее части были уничтожены во время Корейской войны.

В 1996 г. был восстановлен дворец Унхёнгун (Облачная вершина), который отличается от вышеописанных тем, что принадлежал не королям, а аристократу, и по этой причине имел немало конструктивных и прочих особенностей. Это единственное место в столице, где представлен полный традиционный интерьер богатого корейского дома конца XIX в. Алтарь Неба, построенный в 1897 г. по китайскому образцу по случаю провозглашения короля Коджона императором, т. е. равным по положению правителям китайскому и японскому, находится во дворе отеля «Бестин Чосон» в нескольких сотнях метрах от дворца Токсугун.

Конфуцианская академия Сонгюнгван – старейшее учебное заведение в стране находится в северной – самой старой – части Сеула, у подножия горы Пукхансан, в непосредственной близости от королевских дворцов. Первая школа по изучению конфуцианства была создана в столице государства Когурё Пхеньяне под названием Тхэхак еще в 372 г. н. э. И на протяжении веков переносилась то в Кёнджу, то в Кэсон, то в Сеул – в зависимости от того, какой город был столицей.

Конфуцианская академия в Сеуле возникла в самом конце XIV в. – вскоре после перенесения сюда столицы, и облик ее остается с тех пор неизменным. Как и в древности, шумит ветвями во дворе пара гигантских деревьев гинкго, символизирующая единство ЫМ и ЯН и напоминающая о тех давних временах, когда под точно такими же деревьями беседовал со своими учениками Конфуций. «Кто бы ты ни был, прохожий, приближаясь к святыне, спустись с коня», – гласит древняя надпись на стоящем у дороги гранитном камне. Как прежде, смотрят фасадами друг на друга одноэтажные глинобитные общежития, где в крошечных комнатках размером в 1 пхён с заклеенными белой бумагой окнами и сегодня живут студенты, специализирующиеся на изучении иероглифики и конфуцианских трудов. Они ходят умываться по морозу через двор и спят на он-доле – горячем полу, обогревающемся дымом местной кухни, а не газом или электричеством. Только телефонные аппараты, без которых современные корейцы не мыслят своего существования, напоминают о том, что дело происходит в ХХ в. Молодые люди мирятся с неудобствами не от бедности. Учеба в Сонгюнгване и жизнь в этом общежитии – честь, возможность приобщиться к культурным ценностям и познать лучше жизнь предков, почтительность к которым – одна из главных заповедей конфуцианской идеологии. Занятия проходят тут же – в лекционном павильоне под портретом Великого Учителя и дощечками с образцами каллиграфии. Их ведут наставники в традиционной белой одежде.

Если в ту часть Сонгюнгвана, где живут студенты, можно войти в любое время, то в святая святых – Храм Конфуция, известный под названием Тэсонджон, или «Павильон Великих достижений», ворота открываются только два раза в году – в день рождения Конфуция (27-й день восьмой луны) и под новый год по лунному календарю. В такие дни здесь ежегодно совершают обряд сокчон тэдже – подношения перед поминальными дощечками Великого Учителя, четырех его наиболее выдающихся китайских последователей – Яньцзы, Дзэнцзы, Мэнцзы, Чжуси, десяти китайских философов, заслуживших особую похвалу Конфуция, шести мудрецов периода династии Сунь, которые внесли вклад в развитие неоконфуцианства, и восемнадцати канонизированных корейцев, снискавших вечное признание своего народа как носители высоких, не поддающихся девальвации идеалов.

Роль жрецов, как и века назад, исполняют специально назначенные чиновники Сонгюнгвана. Два оркестра церемониальной музыки, символизирующие единство ЫМ и ЯН, – непременные участники действа, ибо «для обеспечения спокойствия монарха и порядка в народе нет ничего лучше, чем церемонии, а для укрепления морали и улучшения обычаев нет ничего лучше, чем музыка». Главная роль отведена ударным, и в такт их глухим ударам то приходят в движение, то замирают две (дуализм ЫМ и ЯН) группы одетых в одежду гражданских и военных чиновников танцоров.

Церемония состоит из приветствия почитаемым духам у главных ворот и на специальной дорожке к храму; приношения им жертвенной пищи и троекратного подношения вина; отведывания мяса и вина жрецами и убирания чаш; сожжения свитка с текстом, оповещающим об окончании церемонии и проводов духов.

В период династии Чосон ритуальные церемонии в храме Конфуция служили подтверждением морального авторитета королей как верны. последователей этических норм древних мудрецов, доказательством обоснованности их политической власти. Они были также символическим воплощением моральных, эстетических и религиозных ценностей. В обоих качествах их знание сохраняется в Корее до настоящего дня. Сонгюнгван – неотъемлемый атрибут власти и сим вол ее преемственности – сегодня есть и в Северной Корее.

Чосон появилась в результате свержения промонголькои династии Коре представителями прокитайской оппозиции во главе с Ли Сонг.

На севере Чосон имел сухопутную границу с китайскими империями Мин и Цен, по рекам Ялуцзян и Туманная, а на юге - морскую границу с Японией, по Западному проходу Корейского пролива и Японскому морю.

Пятисот эпоха правления династии Чосон сказалось значительным влиянием соседнего Китая на всех сторонах жизни корейского общества: чосонськи ванны были данниками китайского императора, государственной идеологией Чосон был провозглашен китайское конфуцианство, а главным торговым партнером страны также был Китай. Несмотря на это корейцы Чосон смогли развить собственную оригинальную культуру, в частности изобрести корейский алфавит хангыль.

Нападения японцев и чжурчжэней на Корею в конце 16 - первой половине 17 века ослабили ее и заставили чосонське руководство придерживаться изоляционистской политики. К концу 18 века эта политика привела к торможению корейской экономики, рост социального напряжения и технологического отставания Чосон от передовых государств мира. В 1895 году, в результате японско-цинской войны, Чосон получил полную независимость от империи Цин и через 2 года была провозглашена империей. В 1910 году эта империя была поглощена соседней Японской империей.

2. Политическая история

Хангыль
Японско-корейская война 1592 - 1598
Корейско-чжурчженська война
Японско-цинские война 1894 - 1895
Корейская империя 1897

3. Административное деление

Провинции ( корр. 道, 도 , К)

Provincii Chosonu.png
ЯПОНСКОЕ

МОРЕ
ЖЕЛТОЕ

МОРЕ
КОРЕЙСКИЙ
ПРОЛИВ
МАНЬЧЖУРИИ
ЯПОНИЯ
ХАМГЬОН
ПХЬОНАН
Хванхэ
Канвон
КЬОНГИ
Чхунчхон
Чолла
КЬОНСАН
Сеул
Red pog.svg
№ Провинция Корейской Центр
1 Канвон 江原道 강원도 Вонджу
2 Кьонги 京畿 道 경기도 Хансон (Сеул)
3 Кьонсан 庆 尙 道 경상도 Тэгу
4 Пхьонан 平安 道 평안도 Пхеньян
5 Хамгьон 咸 镜 道 함경 도 Хамхын
6 Хванхэ 黄海 道 황해도 Хеджа
7 Чолла 全 罗 道 전라도 Чонджу
8 Чхунчхон 忠 淸 道 충청도 Конджу

Староства ( корр. 牧, 목 , Мок)


4. Образование

Сонгюнгван - высший учебное заведение для воспитания гражданских чиновнкив- конфуцианцев.

5. Международные отношения

Посольство благодарности
Чосонськи посольства в Японии
Канхваський договор 1876

6. Власть
6.1. Центральная

Ван - верховный правитель.
Государственный Совет (главный правительственный орган).
Йонийджон - Председатель государственного совета.
Шесть министерств :
Министерство войны (военные дела)
Министерство дворов (учет населения и финансы)
Министерство наказаний (судопроизводство)
Министерство ремесел (экономика)
Министерство церемоний (церемонии и иностранные дела)
Министерство чиновников (кадровые вопросы)
Ийгимбу - Государственный суд.
Три ведомства :
Совет инспекторов (надзор за чиновниками)
Палата цензоров (надзор за Иваном)
Институт текстов (центр изучения неоконфуцианства, государственный архив, совещательный орган вана)


6.2. Провинциальная

Надзиратели (观察使, 관찰사, гванчхальса) - ​​главы 8 провинций, чиновники 2-го младшего ранга.
Старшие (府尹, 부윤, Буйон) - главы 5 особых городов (府, 부), чиновники 2-го младшего ранга.
Староста (牧使, 목사, мокса) - ​​головы 20 старосте, чиновники 3-го младшего ранга.
Уездные (郡守, 군수, гунсу) - главы 80 уездов (郡, 군), чиновники 4-го младшего ранга.
Старшие (县令, 현령, хьонрьон) и младшие волостные (县监, 현감, хьонгам) - главы волостей (县, 현), чиновники 5-го и 6-го младшего ранга.

Каждый уезд и волость руководствовалась чиновниками, которые предназначались центральным правительством. Янбан уезда были служащими уездных управ. Для проверки провинциальной власти центральное правительство иногда посылал тайных ревизоров (暗 行 御史, 암행 어사) - молодых чиновников низкого ранга, которые имели полномочия освобождать коррумпированных чиновников.

6.3. Политические фракции

Хунг
Сарим
Западная фракция
Восточная фракция
Северная фракция
Южная фракция

7. Войско
Офицеры-лучники династии Чосон.

Войско династии Чосон был построен по образцу корьоських войск. Основные вооруженные силы делились на пять гвардий, расположенных в провинциях Передняя гвардия квартирувалася в Чолла, Задняя гвардия - в Хамгьон, Левая гвардия - в Кьонсан, Права гвардия - в Пьонан, а Средняя гвардия - в центральных провинциях Хванхэ, Кьонги, Канвон и Чхунчхон. Каждая гвардий имела свои собственные сухопутные армии и флота. Они делились на "левые" и "правые", а их количество определялось стратегической целесообразностью. В Сеуле постоянно находилась Ванска гвардия для защиты столицы. [2].

Всеми военными делами заведовало Министрество войны. Командование вооруженными силами осуществлял Генеральный штаб Пяти гвардий, расположенный в Сеуле. Командиры армий и флотов всегда находились в столице с целью профилактики военного переворота. Уровень подготовки офицеров был низкий - отдавалось предпочтение подготовке первоклассных воинов-лучников, а не тактики или стратегов, которые могли управлять подразделениями. Военная служба считалась не престижной; как правило офицерами становились те благородные лица, которые по определенным причинам не смогли успешно сдать экзамены на должность гражданского чиновника. Отличий в подготовке офицеров армии и флота не существовало. Коррупция, продажа должностей и землячество были обычными явлениями. Перемещениями военных руководили гражданские лица [2].

В Чосон действовала система всеобщей воинской повинности. В войска набирали всех здоровых мужчин за исключением шляхтичей. В начале существования династии настоящая армия и флот насчитывали 200 тысяч человек. В случае кризиса власть могла выставить дополнительные 400 тысяч воинов резерва. Однако в 16 век, из-за плохого управления войсками, система откупа от службы и коррупцию офицерства, вооруженные силы сократились втрое [2]. Основой оружием воинов был обоюдоострый меч, лук, копье, реже - булава, алебарда, трезубец. Доспехи были кожаные и использовались только высшими командирами. Ручное огнестрельное оружие почти не использовалась. На флоте широко применялись орудия 4 типов, разрывные гранаты, 2 вида мортир. Основой армии была пехота (лучники и копьеносцы), основой флота - корабли типа пханоксон. Во время войны с японцами использовались уникальные броненосцы "Корабли-черепахи" [2].

В стране также существовала система замков и крепостей, расположенных вдоль северной границы для защиты от кочевников, а также южного побережья полуострова, в районе частых приступов японских пиратов [2].