Придворные художники, или «хвавоны», работали во дворце, где в их задачу входило скрупулёзное отображение на бумаге важных мероприятий и церемоний, проходящих в монаршей обители. Однако при этом их деятельность не ограничивалась простым созданием визуальных хроник, предназначенных для подтверждения легитимности власти и правопреемственности королевской семьи. «Хвавоны» занимали ведущие позиции в самых различных жанрах живописи — от идеалистической пейзажной живописи, которая традиционно считалась вотчиной интеллектуалов, до жанровой живописи, включая картины фривольного содержания. Другими словами, в эпоху Чосон «хвавоны» представляли собой профессиональных художников, которые, будучи наняты на государственную службу, выполняли целый спектр обязанностей, имеющих отношение к изобразительному искусству. Придворные художники происходили из «чунъинов», или «средних людей» (в иерархической системе располагались ниже янбанов, но выше простолюдинов). В наше время их социальный статус соответствовал бы государственным служащим низшего ранга. В обществе государства Чосон, в котором главенствующей идеологией было конфуцианство, в силу ограничений, обусловленных строгой системой сословных различий и общей тенденцией презрительного отношения к ремесленному люду, лишь несколько произведений «хвавонов» смогло получить должную оценку. Это было связано с тем, что работы профессиональных художников в принципе находились в тени «мунин-хва», или «живописи учёных людей», которой представители знати занимались на досуге в качестве хобби. Нынешняя выставка «Придворные художники эпохи Чосон», организованная в музее «Лиум», в рамках которой представлено более 110 произведений «хвавонов», включая 1 работу из Списка национальных сокровищ Кореи и 12 работ из Списка сокровищ Кореи, призвана внести коррективы в бытующие предрассудки и выправить существующий дисбаланс, продемонстрировав зрителю весь блеск придворной живописи и чётко определив ту роль, которую «хвавоны» сыграли в становлении корейского изобразительного искусства той эпохи. Об этой выставке, прошедшей с 13 октября 2011 года по 29 января 2012 года, заговорили сразу после её открытия, указывая на соединение зрелищного и образовательного аспектов как на главное достоинство этого мероприятия. Дело в том, что организаторы выставки не только собрали здесь многочисленные шедевры «хвавонов» эпохи Чосон, в частности такие замечательные произведения, как картина «Юмё-до» («Играющие кошки»), любезно предоставленная Национальным музеем Японии, и впервые показанная публике величественная работа «Тонга панчха-до» (動駕班次圖, «Расположение чиновников [в соответствии с их рангом] во время отправления королевского паланкина из дворца») длиной в 996 см, но и создали, активно используя цифровое оборудование, оригинальное пространство, ставшее воплощением новых выставочных технологий. Эта выставка, исполненная одновременно величия и динамизма, благодаря разительному контрасту с выставками традиционного образца, смогла привлечь не только тех, кто в принципе интересуется традиционной культурой Кореи, но и молодых людей, более привыкших к западному искусству, и даже отвлечь от просмотра телесериалов домохозяек. На волне этого феноменального успеха каталог выставки был полностью раскуплен в рекордно короткие сроки. Кто они — «хвавоны» эпохи Чосон? «Хвавоны» были государственными служащими, приписанными к ведомству Тохвасо. Примечательно, что если в западных странах в случае необходимости во дворец временно приглашали популярного художника и поручали ему конкретную задачу, то в государстве Чосон было создано специальное ведомство, которое занималось обеспечением художественных нужд и отбирало профессиональные кадры посредством экзамена, во время которого проверялись практические навыки художника. Г-н Хон Сонпхё, профессор факультета истории изобразительного искусства аспирантуры Женского университета Ихва, рассказывает: «В качестве профессиональных художников, нанятых на государственную службу, «хвавоны», согласно историческим записям, появляются на сцене в 1417 году и исчезают в 1908 году, во времена Корейской империи. На протяжении всей эпохи Чосон они выполняли не только государственные, но и частные заказы и, несомненно, сыграли важнейшую роль в деле становления корейской живописи в каждый конкретный исторический период». В эпоху Чосон к Тохвасо было неизменно приписано 20 художников, но только лишь пятеро из них состояли на государственном довольствии. На плечах «хвавонов» лежал целый ряд обязанностей государственной важности. Так, они должны были писать портреты короля и заслуженных вассалов, запечатлевать на бумаге все помещения дворца, чертить карты территории страны, зарисовывать в деталях все дворцовые мероприятия, заниматься оформлением дворцовых интерьеров, создавать иллюстрации к книгам и даже придумывать узоры для керамики. В то же время их социальный статус оставался крайне низким, а условия работы — ужасными. Во время правления короля Сукчона (конец XVII в. — начало XVIII в.) ситуация несколько улучшилась, благодаря чему среди «хвавонов» стали появляться художники поистине выдающегося таланта. Хотя жизнь придворного художника была очень нелёгкой, «хвавоны», приписанные к Тохвасо, обладали репутацией лучших в своей профессии, их мастерство и талант были официально признаны государством и обществом. Наиболее именитые из придворных художников не только обслуживали художественные потребности королевской семьи, но и выполняли частные заказы для представителей знати или меценатов, что позволяло им вести безбедное существование. Классическим примером такой судьбы является гениальный живописец позднего периода Чосон Ким Хондо. Будучи популярным художником, мастер был вынужден отрывать время от сна и приёма пищи, чтобы успевать выполнять не только свои государственные обязанности, но и многочисленные частные заказы. Интересно, что в Китае в период династии Сун также существовало специальное учреждение для управления деятельностью придворных художников, однако в периоды династий Юань и Мин эта традиция прервалась, чтобы потом возродиться только в 1736 году. В то же время в государстве Чосон на протяжении пятисот лет сохраняли ведомство Тохвасо, которое обеспечивало работой талантливых представителей этой профессии. Куратор выставки Чо Чжиюн говорит: «Государство Чосон было поистине оплотом документирования и протоколирования. И если “Подлинные записи династии Чосон” представляют собой печатные хроники, в которых скрупулёзно фиксировалось каждое слово и каждое деяние короля, то работы художников стали подробными живописными иллюстрациями к истории королевской семьи». От придворной до жанровой живописи Экспозиция развернулась на двух этажах, при этом организаторы отказались от традиционного способа деления выставочного пространства по историческим периодам или художникам и вместо этого расположили отдельно живописные полотна, созданные по заказу королевской семьи для официальных нужд, и произведения, являющиеся плодом частной деятельности художников. Подобное решение было вызвано желанием не акцентировать внимание на индивидуальных достижениях, а представить «хвавонов» как объединение лучших профессиональных художников эпохи Чосон, разделявших общие ценности, и, помимо этого, дать публике возможность по-новому увидеть запечатлённую в их работах Корею того периода. Выставочный зал первого этажа, в котором представлена придворная живопись, устроен таким образом, чтобы у зрителей, двигающихся вдоль узкого прохода, возникала иллюзия, как будто они сами участвуют в парадном шествии. Здесь можно увидеть созданное во второй половине XIX века масштабное произведение «Тонга панчха-до», на котором художник при помощи точных мазков кисти и разнообразной красочной палитры запечатлел в мельчайших деталях процессию, сопровождающую королевский паланкин во время выезда из дворца. В конце прохода расположились веером другие шедевры, призванные продемонстрировать величие культуры королевской династии. В центре мы видим работу «Солнце, луна и пять гор» (日月五嶽圖), на которой автор в изящной и тонкой манере изобразил на небе одновременно и солнце, и луну. По одну сторону от этой картины заняло своё место произведение, на котором в деталях запечатлён банкет в честь выздоровления короля Ёнчжо, а по другую — 10-створчатая ширма с изображением цветущих пионов. У посетителя, окружённого придворной живописью, возникает ощущение, как будто он совершил путешествие во времени, отправившись в прошлое, в глубины истории. Многочисленные картины, созданные в практических целях для государственных нужд королевского двора, такие, например, как портреты представителей знати или карты, позволяют оценить, насколько разнообразными были обязанности придворных художников. Выставочный зал в цокольном этаже, где разместили живописные работы, созданные «хвавонами» вне рамок государственной службы, представляет собой модель традиционного поместья янбана. Ведь именно представители этого сословия были основными заказчиками придворных художников. Двигаясь по узким дорожкам, соединяющим деревянные павильоны и небольшие пространства, огороженные каменными заборами, зрители открывают для себя развешанные то тут, то там картины мастеров. Можно подумать, что поскольку «хвавоны», выполняя частные заказы, руководствовались вкусами клиентов и старались им угодить, это вряд ли способствовало их творческому росту. Однако бывало также, что придворные художники оказывались во главе новых тенденций, способствуя развитию изобразительного искусства своего времени. В частности, их новаторство наиболее отчётливо проявляется в жанровой живописи конца XVIII века и более позднего периода, в которой запечатлена повседневная жизнь простого народа. В этом жанре творили такие величайшие художники того времени, как Ким Хондо, Син Юнбок и Ким Дыксин, что подтверждает его высокую художественную значимость. Кроме того, в цокольном этаже выделено отдельное пространство для демонстрации работ фривольного содержания, доступ в которое открыт только для взрослых. Стоит отдельно отметить остроумное решение этого пространства, которое устроено так, что зритель как будто тайком подглядывает за тем, что происходит внутри, через щели в оконных решетках «ханока». Передовые технологии к услугам посетителей В особый восторг посетителей выставки приводят интерактивные технологии, которые позволяют при помощи планшетных компьютеров или видеомониторов разглядеть на старых полотнах мельчайшие детали. Заместитель главного куратора выставки г-н Хон Наён (Раён) рассказывает: «Мы предоставили посетителям возможность изучить каждую часть картины при помощи цифрового оборудования». И с гордостью добавляет: «Это наша собственная разработка, которая облегчает и одновременно делает более занимательным для зрителя, привычного к современным гаджетам, знакомство с традиционной живописью». Речь идёт, в частности, о том, что перед масштабными работами, такими, например, как «Хвано хэннёль-до» (還御行列圖; «Возвращение королевской процессии во дворец»), на которой изображено более 6000 фигур людей и более 1400 лошадей, установлен терминал с функцией «поиска картинки». Стоит лишь дотронуться пальцем до любого место на картине, высвеченной на мониторе, как на экране появится этот же фрагмент, но уже увеличенный в несколько раз, причём в высоком разрешении. Благодаря этому можно разглядеть мельчайшие детали работы: выражения лиц людей, которые вышли поглазеть на процессию, запечатлённых в динамике продавцов сладостей и даже гривы лошадей, развевающиеся на ветру. Можно сказать, что современные технологии позволили заново оценить скрупулёзность и мощь художественного таланта «хвавонов», которые старались не только в деталях задокументировать происходящее, но и передать атмосферу таким образом, чтобы зритель почувствовал себя непосредственным участником событий. Эта выставка позволила отдать дань таланту множества придворных художников, от великих до безвестных, которые на протяжении пятисотлетней истории королевской династии Чосон служили на благо отечества, умело балансируя между свободой искусства и строгостью протокола. Она пробудила новый интерес к традиционному искусству и стала для современных людей, которые часто не ценят наследия собственной культуры, подлинным праздником, подарившим радость общения с историей.

Человечество поднялось на новую ступень цивилизации, когда была изобретена технология, позволяющая зафиксировать имеющиеся знания при помощи письменности и, сохранив их, затем передать другому человеку. Поначалу люди писали знаки и рисовали картинки на шкурах животных, тканях, глиняных табличках и коре деревьев. Затем, с развитием технологии, для записи знаний стали использовать тонкие плоские таблички, сделанные из бамбука или других пород дерева. С распространением буддизма возникла острая необходимость в печатании сутр, чтобы как можно большее количество людей получило доступ к учению Будды. Деревянные доски с вырезанными на них текстами сутр позволяли отпечатывать нужное количество экземпляров в зависимости от необходимости. В Корее книгопечатное дело развилось очень рано, поэтому уже примерно в VIII веке здесь был создан свиток «Чистый свет Дхарани-сутры» — самый древний в мире печатный текст, являющийся оттиском с деревянных табличек. Однако подлинным венцом развития технологии книгопечатания с использованием ксилографий стало создание «Трипитаки Кореана». Это самый крупный набор деревянных табличек с сутрами, сохранившийся до наших дней. Процесс подготовки деревянных досок Как известно, «Трипитака Кореана» представляет собой набор из 81258 деревянных печатных форм, на которых выгравировано около 52 миллионов иероглифов. Каждая доска содержит с обеих сторон около 649 иероглифов. С двух торцевых сторон к ней прикреплены бортики «магури». Доски имеют разную длину, однако в большинстве случаев она составляет 68 или 78 см. При ширине в 24 см и толщине около 2,8 см каждая такая деревянная табличка весит около 3,4 кг. Если сложить эти дощечки друг на друга, то получится башня высотой 3200 м, а если их положить на землю в ряд друг за другом, то лента из досок протянется на 60 км, при этом общий вес всех табличек составляет 280 тонн, а объём — 450 кубометров. В результате изучения под микроскопом крошечных образцов древесины, взятых с деревянных печатных форм, было установлено, что 64% досок было сделано из древесины вишни Саржента (Prunus sargentii), а 15% из груши грушелистной (Pyrus pyrifolia). Оба вида широко распространены в центральной и южной части Кореи. Остальные таблички, как оказалось, были изготовлены из берёзы жёлтой (Betula costata), кизила спорного (Cornus controversa), клёна мелколистного (Acer mono), махилуса Тунберга (Machilus thunbergii) и тополя дрожащего (Populus davidiana), при этом доля табличек из каждой породы дерева составляет от 1% до 9% от всего количества. Вишня Саржента, из которой была изготовлена большая часть табличек, отличается ровной текстурой древесины с плотностью около 0,6 г/см3, что делает её идеальной для гравировки; да и произрастает она, как правило, в легкодоступных местах. Чтобы изготовить печатную форму, сначала валили дерево, диаметр ствола которого был не менее 40 см, и на год или на два оставляли его на месте, для того чтобы ослабить внутреннее напряжение, которое впоследствии могло привести к деформации или растрескиванию. Затем два человека, используя двуручную пилу, распиливали ствол на доски нужного размера. Чтобы уменьшить риск растрескивания или искривления доски в процессе сушки, будущие таблички вываривали в солёной воде. Затем их просушивали на открытом воздухе в течение 6 месяцев и тщательно выравнивали поверхности досок с помощью рубанка. После того как доска была готова, к ней с двух торцевых сторон прикрепляли бортики «магури», слега выступавшие над её верхней и нижней поверхностью. Они служили ручками во время печати и облегчали процесс хранения, предотвращая деформацию доски и не позволяя поверхностям досок соприкасаться друг с другом во время складирования друг на друга. На следующем этапе брали лист корейской бумаги «ханчжи» с написанным тушью текстом сутры и клали его на доску лицевой стороной. Поскольку по мере высыхания туши знаки становились плохо различимыми с обратной стороны, в процессе гравировки лист регулярно промазывали растительным маслом. На готовую ксилографию наносили тушь, затем накладывали сверху лист бумаги, после чего аккуратно растирали лист бумаги до появления на нём чёткого отпечатка. Сняв лист с доски, получали оттиск с отпечатанным текстом сутры. После того как доски были несколько раз использованы для печати, некоторые из них покрывали слоем лака, который на Востоке традиционно использовался в живописи. Этот лак, основным ингредиентом которого является урушиол, эффективно препятствовал впитыванию влаги и поэтому использовался для защиты дерева от гниения и порчи насекомыми. Судя по тому, что только лишь часть табличек «Трипитаки Кореана» покрыта лаком, это, скорее всего, делали в декоративных целях. Говорят, что опытный мастер мог вырезать за день всего сорок иероглифов. Поэтому предполагается, что на осуществление титанического труда по гравировке на деревянных табличках всего массива «Трипитаки Кореана» было затрачено около 1,3 млн. человеко-дней. Согласно данным «Корёса» («История Корё») на изготовление «Трипитаки Кореана» потребовалось 16 лет. Однако записи на самих табличках указывают, что в действительности гравировка ксилографий продолжалась в течение 12 лет — с 1237 по 1248 год. Другими словами, на их изготовление затрачивалось 110000 человеко-дней в год. Поскольку количество табличек, производимых каждый год, варьировалось, предполагается, что в годы, когда изготовлялось наибольшее количество печатных форм, в работе могло быть максимально задействовано несколько сот тысяч мастеров-гравёров. Оптимальная система естественной вентиляции Несмотря на то что таблички сделаны из такого материала, как дерево, которое подвержено гниению, порче насекомыми и может быть легко уничтожено огнём, печатные формы «Трипитаки Кореана» дошли до наших дней в первозданном виде. Сохранять таблички в идеальном состоянии на протяжении 760 лет помог комплекс различных научных мер. В частности, особый интерес представляет структура зданий хранилища, где всё это время содержались печатные формы. Два здания хранилища, стоящих параллельно на расстоянии 16 метров, выстроены из дерева и имеют прямоугольную форму, при этом площадь каждого из них составляет 646 кв. м. Благодаря ориентации хранилищ на юг, они получают максимальное количество солнечного света; как следствие, воздух внутри помещений всегда остаётся сухим. Интерьер хранилищ предельно скуп с точки зрения внутреннего убранства, что позволяет воздуху беспрепятственно циркулировать. Поперечные балки, лежащие на внешних столбах, соединены с центральными опорными столбами здания. Балки расходятся вправо и влево от центральной оси здания, при этом каждая из них в своей средней части подпёрта небольшой опорной балкой. Такая конструкция позволяет создать максимальный простор внутри здания. Кроме того, окна зданий, расположенные снизу, сверху, спереди и сзади, различаются своими размерами и формой. Поскольку влажный воздух тяжелее сухого и стелется понизу, нижние окна на северной стороне хранилища уже, чем верхние, что обеспечивает лишь небольшой приток влажного воздуха. Воздух, попавший в помещение, впитав влагу из табличек, становится тяжелее и опускается вниз. Поэтому, чтобы этот, забравший в себя влагу, воздух быстрее покинул здание, нижние окна на южной стороне сделаны в 4 раза шире, чем верхние. В то же время для того, чтобы сухой воздух, поднявшись вверх, как можно дольше оставался внутри помещения, верхние окна, выходящие на юг, сделаны очень узкими. Пол в хранилищах земляной, не покрытый деревянным настилом. Дело в том, что земля способствует поддержанию в помещении постоянного уровня влажности, впитывая лишнюю влагу из воздуха в период повышенной влажности и, напротив, увлажняя воздух в сухое время года. Однако во время недавних работ по обновлению хранилищ пол был покрыт тонким слоем негашёной извести, чтобы не поднималась пыль. Тем не менее, поскольку слой негашёной извести, препятствуя процессу влагообмена между землёй и воздухом, может нарушить систему естественной регуляции влажности воздуха в помещении, эта мера требует дальнейшего изучения и научной верификации. Ещё один секрет идеального состояния табличек кроется в способе их складирования и хранения внутри репозиториев. Хранилища оборудованы стеллажами, которые похожи на обычные книжные полки; они тянутся вдоль длинных стен обоих прямоугольных зданий. Каждая полка разделена на пять секций, заполненных табличками, которые поставлены на ребро широкой стороной вниз. В каждой секции находится около 80 табличек, расположенных в два яруса — верхний и нижний. Как уже отмечалось, толщина табличек составляет 2,8 см, а ширина бортиков «магури» — 4 см. И если посмотреть на ряд табличек сверху, то можно увидеть, что между двумя досками, поставленными рядом, имеется прямоугольное пространство размером 2,4 см на 60-70 см. Поэтому если взглянуть на полку с ксилографиями с самого верха, кажется, что они пронизаны сетью миниатюрных вентиляционных каналов. Фактически это представляет собой систему естественной вентиляции, которая за счёт явления конвекции воздуха позволяет воздушным потокам внутри помещения свободно циркулировать. В настоящее время уровень влажности деревянных табличек составляет 16-17% и минимально колеблется, в зависимости от времени года, прежде всего благодаря системе вентиляции, достигнутой за счёт конструкции помещения и способа складирования табличек. Слои туши, оставшиеся на ксилографиях после процесса книгопечатания, также немало способствовали сохранности табличек. Дело в том, что во время печати крупинки туши забивали многочисленные микроскопические поры на деревянной поверхности, а потом так и оставались там. Поэтому табличка оказывалась полностью покрытой слоем туши, который, высохнув, образовывал своего рода углеродную пленку, которая защищала древесину от старения, воздействия окружающей среды, света и тепла, и даже в какой-то мере от влажности. Подвиг монахов Несмотря на все научные меры, которые были приняты для обеспечения сохранности деревянных табличек «Трипитаки Кореана», они всё равно в любую минуту могли сгореть в огне или быть похищены. Первая угроза возникла в 1592 году, во время вторжения в Корею японской армии, однако в то время доблестным корейским защитникам удалось остановить врага на подступах к хранилищу. Затем в 1950 году, во время Корейской войны, был отдан приказ разбомбить позиции партизан, укрывшихся на территории храма Хэин-са, однако полковник военно-воздушных сил, на которого была возложена ответственность за проведение этой операции, принял мудрое решение атаковать врага, используя стрелковое оружие, что позволило и в этот раз избежать катастрофы. И всё же не будет преувеличением сказать, что таблички «Трипитаки Кореана» смогли сохранить свой первозданный вид и дойти до наших дней в первую очередь благодаря стараниям и преданности буддийских монахов, которые на протяжении 760 лет верой и правдой служили делу сохранения этого важного культурного наследия и продолжают делать это и в наши дни.

Яне мог поверить своим глазам. Неужели этот свиток, который выглядит так, как будто он был отпечатан на новой бумаге «ханчжи» какие-нибудь два месяца назад, на самом деле был создан тысячу лет назад? Увидев впервые около 100 книг, которые были отпечатаны с табличек первого, оригинального, издания «Трипитаки Кореана», в музее Хорим, расположенном в окрестностях Сеульского университета, я почувствовал не что иное, как благоговейный трепет. Более того, в тот момент, когда я осознал, что это оттиски с ксилографий созданной тысячу лет назад «Трипитаки Кореана», которая, представляя собой полный свод всех буддийских сутр и текстов учения Будды Шакьямуни, являлась подлинной сокровищницей всех буддийских знаний, существовавших тогда в мире, я не смог справиться с волнением, и моё сердце учащённо забилось. Большинство оттисков находится в великолепном состоянии, бумага не имеет следов повреждения и сохранила свой первозданный цвет. Некоторые книги выглядят не столь идеально, однако это вызвано недосмотром в процессе хранения, когда свитки неоднократно переходили из рук в руки. Тушь и бумага В чём же секрет того, что оттиски с ксилографий первого издания «Трипитаки Кореана» и тысячу лет спустя выглядят так, как будто они были только что отпечатаны? Именно этот факт прежде всего вызвал моё любопытство. Г-н Пак Чун-ён, куратор музея Хорим, одного из музеев Кореи, в котором хранится наибольшее количество томов, отпечатанных с оригинальной «Трипитаки Кореана», приоткрыл для меня завесу над этой тайной. Ключ к её разгадке лежит в корёской бумаге, высочайшее качество которой было признано во всём мире. Говорят, что корёскую бумагу делали из волокон древесины шелковицы бумажной, при этом бумагу отбивали деревянным молотком, нанося более 100 ударов. Согласно традиционному способу изготовления под названием «хыллимттыги», древесную массу сначала замачивали в чане, затем в чан неоднократно погружали форму — деревянную раму с натянутой на неё сеткой, чтобы волокна оседали на ней слой за слоем. После этого высушенную и снятую с формы бумагу клали на специальный камень и отбивали деревянным молотком. Так получалась гладкая и блестящая бумага. Благодаря такой обработке волокна бумаги так тесно прилегали друг к другу, что возникал эффект, как будто поверхность бумаги была покрыта каким-то специальным составом. Секрет выдающейся долговечности корёской бумаги, которая и сейчас, спустя тысячу лет, сохраняет свой первозданный цвет и блеск, кроется как раз в оригинальном способе её изготовления, а также в качестве используемого сырья. Кроме того, корёская бумага является pH-нейтральной, поэтому считается, что она может долго сохраняться, даже будучи подверженной воздействию воздуха и света. Как можно судить по старой пословице «Бумага живёт тысячу лет, а шёлк — пятьсот», превосходное качество традиционной корейской бумаги «ханчжи» было издревле широко известно. В частности, говорят, что даже соседний Китай, гордящийся своими собственными научными достижениями, признавал, что корёская бумага является лучшей по качеству. В одном древнем китайском документе даже сохранилась такая запись: «Корёская шелковичная бумага отличается приятным белым цветом, поэтому её называют пэкчху-чжи (百錘紙; белая отбитая бумага). В ней содержатся нити из коконов шелковичных червей, поэтому она бела и прочна, как шёлк, а когда её используют для письма, то она хорошо впитывает тушь и поэтому высоко ценится. Это редкая вещь, которой нет даже в Китае». Согласно легенде, Су Ши — величайший поэт эпохи Сун, писавший под псевдонимом Су Дунпо (1037 — 1101), один из восьми великих писателей эпох Тан и Сун, — мечтал об обладании корёской бумагой и изделиями из корёского селадона. «Вегючжангак ыйгве», королевские протоколы династии Чосон (И), которые недавно вернулись в страну из Франции на условиях вечной аренды, также привлекают к себе внимание, поскольку, несмотря на то что со времени их создания прошло несколько сотен лет, они великолепно сохранились в том, что касается состояния бумаги или качества иллюстраций. Копии протоколов, предназначенные для короля, писали на самой дорогой и высококачественной бумаге, называемой «чхочжу-чжи». Однако, согласно мнению экспертов, не будет ошибочным считать, что корёская бумага превосходила по своим свойствам даже этот сорт бумаги, которым пользовались короли эпохи Чосон. Основная заслуга в раскрытии секретов бумаги, на которой были сделаны оттиски оригинального издания «Трипитаки Кореана», принадлежит группе исследователей под руководством г-на Нам Гвон-хи, профессора библиотечно-информационного факультета Университета Кёнбук, которая взяла на себя ведущую роль в деле изучения первого издания «Трипитаки Кореана». Речь идёт о проекте под названием «Анализ бумаги и оформления оригинального издания “Трипитаки Кореана”», который был осуществлён совместно группой исследователей под руководством профессора Нама и Институтом «Трипитаки Кореана», который возглавляет монах Чонним, в период с августа по ноябрь 2010 года. Исследовательскому коллективу удалось раскрыть секреты бумаги, деревянных валиков, на которые наматывались свитки, бумаги для склейки листов, первых страниц свитков с заглавиями, клеящих веществ и т.д. всех сохранившихся до наших дней оттисков, отпечатанных с табличек оригинальной «Трипитаки Кореана». Посредством различных исследований, таких, например, как определение плотности бумаги и анализ её волокон, учёные смогли выяснить размер, толщину, цвет бумаги, форму деревянных рам с сеткой, которые использовались для её изготовления, количество ударов деревянным молотком, требовавшихся для получения бумаги подобного качества, а также изучить особенности поверхности бумаги и др. Текст доклада о результатах анализа бумаги и оформления оригинального издания «Трипитаки Кореана» будет опубликован на веб-сайте Института «Трипитаки Кореана» в декабре нынешнего года. Профессор Нам говорит: «Корейская традиционная бумага, изготовленная из древесины шелковицы бумажной, отличается настолько высоким качеством, что вполне может служить на протяжении и 2 тысяч лет при условии отсутствия внешних влияний или факторов, могущих повредить её. Поэтому не имеет смысла обсуждать секрет того, как она смогла продержаться какую-то тысячу лет». Не меньшее значение, чем бумага, имеет тушь, которая исполь-зовалась для печати оттисков. Главным секретом особых свойств этой туши является её состав. Создатели «Трипитаки Кореана» изго-тавливали тушь из сажи, которую получали путём сжигания веток и сучьев сосны, богатых смолой, а затем смешивали с особым клеем. Знаки, напечатанные или написанные такой тушью, сохраняют свой насыщенный чёрный цвет и не выцветают даже спустя более тысячи лет. Натуральный клей Секрет того, что книга в форме свитка сохраняет свой изначальный облик на протяжении тысячи лет, кроется в удивительном клее, который был использован при её изготовлении. Полоска бумаги, которую подкладывали для последовательного соединения листов бумаги друг с другом, была промазана специальным клеем, сделанным из пшеницы, прошедшей процесс ферментации в течение 3 — 10 лет и затем смешанной с лекарственными травами. Именно благодаря этому швы на стыке листов до сих пор не рассохлись и остаются гладкими и прочными. Ширина полоски бумаги, которой соединены листы, составляет всего лишь 2-3 миллиметра, и то, что они скреплены так прочно и надёжно, не может не вызывать изумления. Бумага, использовавшаяся для печати с табличек оригинальной «Трипитаки Кореана», значительно отличается в зависимости от времени, когда были сделаны конкретные оттиски. По словам профессора Нама, если свитки, находящиеся в стране, в большинстве своём были сделаны из довольно плотной бумаги белого цвета, то оттиски, хранящиеся в японском храме Нандзэндзи и других местах, выполнены на тонкой бумаге бледно-жёлтого цвета. Кроме того, помимо книг, отпечатанных полностью на бумаге только одного вида, существуют также оттиски, которые сделаны на бумаге различного качества. Собрания оттисков Куратор музея Хорим г-н Пак Чун-ён с гордостью отмечает, что в их музее хранится самая большая коллекция оттисков оригинальной «Трипитаки Кореана», многие из которых входят в Список национальных сокровищ Кореи, а именно: 2-й том Аватамсака-сутры (№266), 12-й том Абхидхарма-сутры (№267) и 11-й том Абидамбипаса-сутры (№268). По случаю празднования тысячелетия создания первого набора табличек «Трипитаки Кореана» музеем Хорим была организована специальная выставка под названием «1011 — 2011, тысячелетнее ожидание: оригинальная “Трипитака Кореана”», которая прошла в двух сеульских филиалах музея — Синса в округе Каннам (с 18 мая по 31 августа) и Силлим в округе Кванак (с 30 мая по 31 октября). На этой выставке публика могла, помимо прочего, увидеть оттиски, входящие в Список национальных сокровищ. Надо сказать, что хотя и раньше отдельные тома «Трипитаки Кореана» были представлены на других выставках, данная масштабная экспозиция стала первой в истории. Оттиски, показанные в рамках этой выставки, были разделены на три категории в зависимости от сохранности и типа оформления. Стоит отметить, что музей старинных книг Сонам, который наряду с музеем Хорим является обладателем самой большой в стране коллекции оттисков оригинальной «Трипитаки Кореана», известен тем, что в его собрании хранится единственный экземпляр буддийских текстов с иллюстрациями, также отпечатанными с деревянных гравюр. Это 1-й том «Юйчжи мицаньцюань» (御製秘藏詮; кор. «Очже бичжанчжон»), императорского комментария к буддийским сутрам, составленного в период династии Северная Сун. Доски с этими гравюрами входили только в набор оригинальной «Трипитаки Кореана». Этот свиток представляет собой своего рода сборник буддийской поэзии, включающий в себя около тысячи гатх (гатха — песнопение, псалом; стихотворная часть сутры), в которых воспевается глубокий смысл буддийского учения. Иллюстрации к гатхам — это изображения сцен процесса посвящения в тайны буддизма и религиозную практику, ведущую к просветлению. Фоном для этих таинств служит изысканный пейзаж с горами и реками в обрамлении несущих благую весть облаков. Это выдающийся образец буддийских деревянных гравюр раннего периода эпохи Корё, на котором посредством плотно нанесённых диагональных штрихов величественно изображены фигуры людей, здания, различные виды деревьев, реки и облака, а также различные топографические элементы местности, в частности такие, как горы и скалы. Предполагается, что эти иллюстрации были созданы во второй половине XI века, т.е. примерно тогда, когда были изготовлены таблички оригинальной «Трипитаки Кореана». Поскольку образцы живописи раннего периода эпохи Корё крайне редки, этот свиток является очень ценным артефактом, который позволяет нам оценить уровень иллюстраций к буддийским сутрам и пейзажной живописи того периода. В собрании музея Сонам, единственного в Корее музея старинных книг, расположенного недалеко от перекрестка Кванхвамун в центре Сеула, находится несколько сутр с отметкой «какпхиль», что ещё больше повышает их ценность. Словом «какпхиль» называют знаки, которые делались на бумаге при помощи острого стило, сделанного из твёрдого материала. Такими знаками обозначали порядок чтения сутры, а также использовали в качестве «тхо» — служебных частей речи корейского языка, которые облегчали понимание и чтение текстов на китайском языке. Их трудно различить невооружённым глазом, однако можно увидеть, если посмотреть на бумагу под определённым углом или использовать соответствующее оборудование. Если говорить об оттисках оригинальной «Трипитаки Кореана», то в каждом из этих двух музеев — Хорим и Сонам — хранится около 100 томов, что составляет 83% всех копий, имеющихся в Корее. Помимо этого, оттиски первого издания «Трипитаки Кореана» находятся в собраниях следующих музеев: музей Университета Кемён (5 томов), Национальный центральный музей Кореи (4 тома), Музей изобразительного искусства Хоам (4 тома), музей Качхон (4 тома), храм Куин-са (3 тома), Музей раннего книгопечатания Чхончжу (3 тома), библиотека Университета Ёнсе (3 тома), Музей истории Сеула (2 тома), музей Университета Ённам (2 тома), Паназиатский музей бумаги (2 тома), Музей провинции Кёнги (1 том), музей Университета Мёнчжи (1 том), Музей издательского дела Самсунг (1 том) и др. В собрании Национального центрального музея Кореи хранится 12-й том «Комментариев к Йогачара-бхуми-сутра», (Пракаранарявача-шастра, №271 Списка национальных сокровищ Кореи), которую передал в дар музею недавно покинувший этот мир г-н Сон Сон-мун, автор популярных учебников по английскому языку. Когда в 1992 году этому артефакту присвоили статус национального сокровища, взволнованные этим событием специалисты с восхищением говорили, что это «самый древний оттиск “Трипитаки Кореана”, сохранивший свой первозданный вид». Профессор Нам предполагает, что в стране ещё могут быть люди, которые владеют копиями оттисков «Трипитаки Кореана», но предпочитают этого не афишировать. В то время как на сегодняшний день в Корее подтверждено существование примерно 300 томов оттисков оригинальной «Трипитаки Кореана», известно, что в Японии хранится более 2400 свитков, в частности в храме Нандзэндзи и в Историко-этнографическом музее Цусимы. Таким образом, можно сказать, что сейчас в мире существует более 2700 томов оттисков оригинального издания буддийского канона Корё. Согласно результатам проведённых на настоящий момент исследований, 154 свитка (78 наименований) из всех, что сохранились, существуют в единственном экземпляре только в Корее. Кроме того, ещё 66 томов (50 наименований) имеют копии, которые хранятся в храме Нандзэндзи, а ещё 8 томов (1 наименование) — соответствующие копии в Историко-этнографическом музее Цусимы. Среди оттисков, находящихся в Корее, более 70 свитков совпадают качественно и количественно с копиями, сохранившимися в Японии. В частности, одна из сутр сохранилась в трёх экземплярах. Это означает, что после завершения изготовления оригинального набора табличек с него было сделано как минимум три оттиска — со всех табличек или только с некоторых из них. Профессор Нам сообщил, что даже в копиях одних и тех же свитков имеются различия между экземплярами, хранящимися в Корее, и их японскими аналогами. В частности, путём сравнения было выявлено около 20 таких фактов. По-видимому, это означает, что даже после завершения изготовления набора табличек «Трипитаки Кореана» в ксилографии продолжали вносить частичные изменения либо вырезали новые таблички взамен повреждённых в процессе хранения. Кроме того, обнаруживаются также случаи несовпадения содержания текстов. Книги в виде свитков Книги, отпечатанные при помощи табличек «Трипитаки Кореана», представляют собой свитки, в которых листы были приклеены друг к другу так, что они образуют одно длинное полотно, которое затем наматывалось на деревянный валик. Это одна из первых известных форм книг в истории цивилизации. В Корее самые ранние книги также были в виде свитков. Первая страница свитка, соответствующая обложке обычной сброшюрованной книги, была сделана из бумаги тёмно-синего цвета, однако в некоторых случаях её оставляли белой. Заглавие сутры на тёмно-синей бумаге писали золотом, а на неокрашенной — обычной тушью. Куратор Пак Чун-ён говорит, что стиль каллиграфии, которым были написаны иероглифы табличек оригинальной «Трипитаки Кореана», более изыскан, чем тот, что был использован при изготовлении её второго издания, сохранившегося до наших дней. Возможно, поэтому кажется, что в оттисках, сделанных с табличек оригинального издания «Трипитаки Кореана», как будто незримо присутствует живая тысячелетняя мудрость. И неожиданно приходят на ум слова принца Ыйчхона, буддийского учёного и духовного наставника нации, жившего в эпоху Корё: «Создание «Трипитаки Кореана» это задача по отправке тысячелетней мудрости на тысячу лет вперёд».

Footer:
«Американцы, приезжающие на Чечжу-до, как правило, просто загорают на пляже, а вот французы и немцы изучают остров или занимаются экотуризмом. Что касается корейцев, китайцев и японцев, то они без устали бродят по острову, заглядывая в каждый уголок в поисках первозданной природы».


Остров Чечжу-до выглядит по-разному в каждое время года. Точно так же меняется и цвет моря. Поэтому приезжая на остров, вы каждый раз знакомитесь с ним заново. С любой точки острова отчётливо видна вершина горы Халла-сан, вознёсшаяся на высоту 1950 метров, а ветер услужливо разносит по всей территории Чечжу-до свежий запах моря.
Лава, вытекшая из жерла вулкана, создала холмы «орым», поля и морское побережье. Причудливые формы камней пробуждают воображение. Местные жители, собрав эти камни, создали Парк каменной культуры на площади в 1 миллион «пхёнов» (1 «пхён» — примерно 3,3 кв. м). Если вы ходите увидеть камни Чечжу-до и познакомиться с легендами и мифами, связанными с ними, то вам нужно обязательно посетить это место, где наряду с различными уникальными камнями выставлены также произведения народного искусства, созданные из камней. Симпатичные каменные заборы, на которые вы натыкаетесь повсюду на острове, позволяют почувствовать ещё одну притягательную сторону местной каменной культуры.
Чечжу-до является самым крупным островом Кореи. Этот остров овальной формы протянулся на 75 км с запада на восток и на 41 км с севера на юг. Он расположен у самой южной оконечности Корейского полуострова, между Китаем и Японией. Несмотря на то что на острове существует чёткое деление на четыре времени года, здесь везде, за исключением вершины горы Халла-сан, царит умеренный климат, когда даже зимой температура воздуха редко опускается ниже нуля. Весь остров, в том числе и Халла-сан, представляет собой подлинную сокровищницу флоры, в которой сосуществуют растения субтропического, умеренного и холодного пояса, а также является раем для различных насекомых, например, бабочек. Кроме того, Чечжу-до — родной дом для 8000 видов растений и животных. Тёплые морские течения — Тайваньское и Куросио — приносят на остров семена различных растений.

Прогулки по дорожкам «олле»
Сейчас на острове достиг апогея бум пеших прогулок по дорожкам «олле». Слово «олле» на местном диалекте изначально означало «дорожка, ведущая от большой улицы к дому», которая с обеих сторон была огорожена невысоким забором из базальтовых камней, чтобы защитить идущего по ней человека от сурового ветра. Когда выходишь из традиционного местного дома под соломенной крышей, то сразу за дверью начинается такая дорожка «олле». Эти дорожки, которые раньше соединяли соседние дворы, теперь стали дорогами, соединяющими город и деревню, а также дорогами, которые ведут от заливных и суходольных полей к морю. Гуляя по тропам «олле» горожанин может освободиться от суетных будней и встретиться с природой острова.
— Нам нравится на Чечжу-до, потому что здесь чистая вода и чистый воздух, — улыбаясь, рассказывают любители треккинга. Местная жительница, журналистка Со Мён-сук совершила однажды пешее паломничество по El Camino de Santiago — Пути Святого Иакова в Испании, после чего, вернувшись на родину, стала создавать здесь подобные туристические тропы. К настоящему времени общая протяжённость уже проложенных маршрутов равняется примерно 360 км, а время пути по каждому из них составляет в среднем 5-6 часов. В рамках одного маршрута вы можете пройти по побережью, по узким улочкам населённых пунктов, по горам, полям и холмам; здесь есть также маршруты, которые идут вокруг маленьких островов. В ноябре здесь проходит Всемирный фестиваль треккинга «Олле».

Курортный отдых и экотуризм
Остров Чечжу-до с его дивным природным окружением является курортным и туристическим центром мирового уровня. Местная экономика стоит на двух китах — туризме и экологически чистых видах бизнеса «зелёного роста», главным образом связанных с морем. В 2010 году остров посетило 7,5 миллионов корейских и зарубежных туристов. Это примерно в 15 раз больше, чем всё население острова, которое составляет около 500 тысяч человек. В настоящее время граждане более чем 180 государств могут приехать на Чечжу-до без визы.
Хотя среди иностранцев, приезжающих на остров, встречаются американцы и даже европейцы, всё-таки большая часть зарубежных туристов прибывает из соседнего Китая и Японии. В наши дни остров заполнен китайскими гостями из Пекина и Шанхая, которых отделяет от Чечжу-до полтора часа полёта. В последнее время китайцы активно скупают на острове кондоминиумы в курортной зоне и земельные участки.
— Американцы, приезжающие на Чечжу-до, как правило, просто наслаждаются природой, загорая на пляже, а вот французы и немцы, будучи в восторге от геологических особенностей Чечжу-до и его вулканического происхождения, изучают остров или занимаются экотуризмом. Что касается корейцев, китайцев и японцев, то они без устали бродят по острову, заглядывая в каждый уголок в поисках первозданной природы, — рассказывает нам об отличительных особенностях гостей из разных стран г-н Пак Ён-су, глава Организации туризма острова Чечжу-до.
Туристы, приезжающие на остров, посетив большие и маленькие музеи, которых здесь необычайно много, могут познакомиться и понять историю и культуру Чечжу-до. К таким познавательным музеям можно отнести Музей этнографии и естествознания, Национальный музей Чечжу-до, Музей «хэнё» (ныряльщиц) и др. Выйдя из Музея «хэнё», где выставлены экспонаты, рассказывающие об истории и традициях этих женщин, являющихся одним из символов острова, вы можете встретить настоящих ныряльщиц, занимающихся своим промыслом у берега. Пещеры протяжённостью 2 км, прорытые солдатами японской армии в период колониального господства Японии, являются центром экспозиции Музея военной истории. Мемориальный музей, посвящённый голландскому моряку Хендрику Хамелю (1630 — 1692), расположен на корабле. Этот корабль является восстановленным торговым судном, на котором голландец вместе с другими членами команды потерпел крушение у берегов Чечжу-до в 1653 году. Сам Хамель и 35 его соотечественников, оставшихся в живых после катастрофы, оказались на долгие годы пленниками в чужом краю. В 1668 году Хамелю с несколькими товарищами удалось бежать. Изданный впоследствии голландцем «Путевой журнал Хамеля» стал первым письменным источником, который познакомил европейцев с географией, обычаями и состоянием торговли в Корее.

Комун-орым: лоно, где зародились лавовые пещеры
В последнее время всё больше путешественников выбирают экотуризм, позволяющий познакомиться с природным наследием страны. Поэтому я решил отправиться в экотур по Комун-орым. Этот холм возник в результате того, что во время извержения вулкана лава, скопившись, стала выбираться наружу не через главный кратер, а через трещину в стенке вулкана. В настоящее время холм густо порос лесом. Г-н Хон Сон-пхё, который в будние дни работает куратором в Музее военной истории, а по выходным в качестве волонтёра водит экскурсии, объясняет: «Лава, вытекшая через боковой кратер Комун-орым, потекла вниз вдоль узкого ущелья на расстояние до 14 км. Из этой лавы возникли пещеры Манчжан-гуль, Кимнён-гуль и Ёнчхон-гуль. Таким образом, можно сказать, что Комун-орым — это лоно, из которого родились лавовые пещеры острова». Вулканические камни, покрывающие это лавовое ущелье, пористые, поэтому хорошо накапливают влагу. Как следствие, здешние деревья врастают корнями не в землю, а в камень.
Пещеры Манчжан-куль, которые называют «шедевром, созданным лавой», являются самыми длинными в мире: их протяжённость составляет 7,6 км. В 2005 году в результате внезапного провала под землю опорного столба на обочине дороге были обнаружены новые таинственные пещеры — Ёнчхон-гуль. В глубине пещер находится озеро длиной около 800 м. В нём обитает вид рыб, у которых глаза атрофировались и ушли под кожу в результате мутации, вызванной постоянным пребыванием в кромешной темноте. Кроме того, там были обнаружены черепки глиняной посуды и уголь, которым около 1400 лет. Это стало доказательством того, что в этих пещерах жили древние люди. Геологи со всего мира, прибывшие в 2007 году для оценки этих пещер, номинированных на занесение в Список всемирного природного наследия ЮНЕСКО, были по-настоящему очарованы их первозданной красотой.

Производство минеральной воды
На острове Чечжу-до, состоящем из множества слоёв пористых базальтовых пород, пресная вода всегда была большой ценностью. Местный глиняный кувшин «хобок», демонстрирующий свою безыскусную красоту в Музее этнографии и естествознания, символизирует страдания островных женщин, которым приходилось в таких кувшинах носить воду из источника.
Вода из подземных источников, которая в своё время доставляла столько мучений местным женщинам, в наши дни стала важным ресурсом, на котором выросла целая индустрия по производству питьевой воды. Местная марка добываемой из-под земли минеральной воды — «Самдасу» — не менее любима корейцами, чем питьевая вода популярных западных брендов.
Губернатор острова г-н У Гын-мин вместо привычного кофе или чая угощает всех гостей водой «Самдасу»: «Эту воду добывают под землёй из водоносного пласта, находящегося на глубине 420 м. Для того чтобы дождевая вода, скопившаяся на горе Халла-сан, прошла через несколько слоёв вулканического базальта и достигла этой точки водозабора, требуется более 18 лет». Завод по производству воды «Самдасу» находится в городе Чечжу. В день здесь производят 2100 тонн воды, получившей сертификат качества Управления по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов (FDA) США и Министерства здравоохранения, труда и благосостояния Японии. В настоящее время вода этой марки экспортируется в США, Китай, Японию, Индонезию и в другие страны. Это слабощелочная вода, обладающая освежающим вкусом и богатая минеральными веществами.
Губернатор г-н У подчёркивает, что в его намерения входит сделать «Самдасу» мировым брендом: «Минеральная вода Чечжу-до находится на мировом уровне с точки зрения качества. Мы планируем, создав промышленные кластеры, привлечь предприятия, занимающиеся гидротерапией, производством косметики, спортивных и тонизирующих напитков, винно-водочных изделий. Кроме того, в следующем году мы намерены представить новую марку пива премиум-класса «Пиво Чечжу», для производства которого используется вода «Самдасу» и местный сорт ячменя».

Открытый международный город
Остров Чечжу-до потихоньку меняется. На береговой линии протяжённостью 258 км всё время происходит движение, как будто раскрываются бутоны цветов. Здания, созданные ведущими мировыми архитекторами, появляются в разных частях острова, гармонично сочетаясь с местной природой. В одном из районов города Согвипхо расположилась «Агора», созданная мастером геометрической архитектуры Марио Ботта (Mario Botta), а также «Глэсс хаус» и «Genius Loci» Тадао Андо (Tadao Ando), которые демонстрируют эстетику минимализма и аскетизма своего автора. В посёлке Андон-мён можно увидеть Галерею камня, Галерею неба, Небесную церковь и отель «Пходо», являющиеся творениями Итами Джуна (Itami Jun). Здание филиала Коллегиальной школы Северного Лондона на Чечжу-до (North London Collegiate School Jeju), которая в качестве составной части проекта «Чечжу — город обучения английскому языку» откроет свои двери в сентябре, также было спроектировано Итами Джуном.
«Чечжу — город обучения английскому языку» — это один из проектов, которым активно занимаются местные власти наряду с развитием медицинского обслуживания и здравоохранения. В одном из районов Согвипхо к 2015 году планируется открыть 12 международных школ, центров обучения английскому языку с возможностью проживания и других заведений, в которых смогут жить и обучаться 23 тысячи человек. Три школы, в частности Коллегиальная школа Северного Лондона и канадская школа «Брэнксом Холл» (Branksome Hall) уже подтвердили свое намерение открыть здесь свои филиалы.
На Чечжу-до также активно развивают индустрию делового туризма MICE (M — Meetings, I — Incentives, С — Conferences, E — Exhibitions) и готовятся совершить скачок, чтобы войти в 25 лучших городов мира, которые принимают у себя различные международные форумы. «За последние годы остров принял более 10 встреч на высшем уровне, включая саммит лидеров Южной Кореи и стран АСЕАН в 2009 году и встречу глав Кореи, Китая и Японии в 2010 году, а в 2010 году на Чечжу-до прошло 147 различных международных форумов», — рассказывает губернатор г-н У, сообщая, что в 2012 году на Чечжу-до состоится Всемирный конгресс по охране природы (World Conservation Congress). Чтобы обсудить международные экологические проблемы, сюда со всего мира прибудет более 10 тысяч политических лидеров и специалистов по охране окружающей среды.
— Что касается величественного пейзажа Большого Каньона в США или вида, который открывается с горы Килиманджаро в Танзании, то это красота, которой могут насладиться единицы, — утверждает губернатор г-н У. — А касается Чечжу-до, то здесь любой может познакомиться с местной культурой и красотами природного окружения, а также почувствовать место природы в жизни островных жителей.
Слоган местной администрации — «Мир идёт на Чечжу-до, Чечжу-до идёт в мир». И действительно: этот остров открыт всему мир, и в этом ещё один секрет его очарования.

В эпоху Чосон законность королевской власти определялась добродетельностью и честностью правления, а вовсе не тем, сколь велика была личная власть короля. Видимо поэтому в те времена считалось, что хотя дворец и должен обладать до некоторой степени величием, подобающим статусу королевской резиденции, однако ему не следует быть чересчур крупным по масштабу или помпезным с точки зрения декора, поскольку это свидетельствовало бы о чрезмерной эксплуатации народа, а значит, было нежелательным. В этом смысле можно сказать, что та простота, которая отличает дворцы эпохи Чосон от королевских резиденций соседних государств, символизирует дух этой эпохи и составляет суть её самобытности.

В обычном понимании дворец — это место, где живёт король. Однако, как это подтверждается данными истори-ческих хроник эпохи Чосон, в те времена концепция дворца была гораздо шире, по сути, всеобъемлющей. Дворец был не только непосредственно королевской резиденцией, но и местом, где жил наследный принц до того как взойти на престол, во дворцах король останавливался во время поездок по стране, здесь же, во дворце, располагалась и поминальная часовня, где до погребения покоилось тело усопшего монарха. Тем не менее, несмотря на столь широкую трактовку понятия «дворец», в эпоху Чосон существовало всего пять официальных дворцов, в которых король жил и занимался государственными делами. Это дворцовые комплексы Кёнбок-кун, Чхандок-кун, Чхангён-гун, Кёнхи-гун, Кёнун-гун (или Токсу-гун). Интересно, что период, когда все пять вышеозначенных дворцов существовали одновременно, составлял всего около 10 лет. Дело в том, что до Имчжинской войны (1592 — 1598 гг.) уже были построены и функционировали только Кёнбок-кун, Чхандок-кун и Чхангён-гун (пристройка к Чхандок-куну), а после Имчжинской войны в качестве главных дворцов использовались Чхандок-кун, Чхангён-кун и Кёнхи-гун. Надо сказать, что Кёнун-гун (Токсу-гун) был не столько дворцом династии Чосон, сколько местом, созданном с расчётом на последующее провозглашение Кореи империей в 1897 году. Таким образом, можно сказать, что хотя в эпоху Чосон в столице существовало несколько дворцов, даже среди них Кёнбок-кун стоит особняком, поскольку, являясь главным дворцом королевской династии И, он всегда считался символом государства Чосон.

Основание Чосон и строительство дворца Кёнбок-кун
В середине лета 1392 года опустился занавес правления королевской династии Корё, которая находилась у власти в течение 475 лет, и было основано государство Чосон. Королевская династия И (Чосон) появилась на свет в результате союза новой учёной знати, придерживавшейся идей неоконфуцианства, и военачальника И Сон-ге. Одной из множества проблем, с которыми пришлось столкнуться государству Чосон и его основателю И Сон-ге сразу после создания новой династии, был вопрос поиска новой столицы вместо города Кэгён (нынешний Кэсон, находящийся на территории КНДР), который был столицей Корё. Однако сама идея переноса столицы поначалу вызвала множество протестов. Интересно, что даже те силы, которые были ведущими в процессе основания нового государства, без энтузиазма восприняли инициативу новой власти, поэтому дело продвигалось со скрипом и сопровождалось ожесточённой полемикой. В конечном итоге, после двухлетних споров столицу государства было решено перенести в Ханян — в то время второй по важности город страны, построенный в начале XII века в качестве южной столицы Корё.
Сразу после принятия этого решения И Сон-ге спешно перенёс столицу на новое место, ещё до того как там была создана соответствующая столичному статусу инфраструктура. Так, что касается строительства самого Кёнбок-куна, королевского поминального храма Чонмё и национального алтаря Сачжик, то оно было завершено только в следующем, 1395-ом, году. Понемногу отстраивались и другие столичные учреждения. Интересно, что поспешность, с которой осуществлялось строи-тельство, в конечном итоге привела к тому, что Хансон (так стал называться Ханян на другой год после переноса столицы) стал похож на столицу Корё Кэгён. Кроме того, дворец Кёнбок-кун был построен так, чтобы его горой-защитником, расположенной на севере (место, где согласно фэн-шуй энергия горного хребта и энергия воды пребывают в идеальной гармонии), была гора Пэгак-сан, перед которой в эпоху Корё также стоял дворец. Но в отличие от прежнего дворца новый, Кёнбок-кун, был построен немного к югу от этого места, на плоской равнине.
Как в эпоху Корё, так и в эпоху Чосон при закладке столицы корейцы традиционно считали важными особенности рельефа окружающей местности, в частности, использовали горный хребет в качестве основы оси, вокруг которой формировался город; кроме того, окружающие столицу горы служили опорными точками при строительстве городской крепостной стены. Именно по этой причине большинство корейских городов, с точки зрения схематического изображения, не образуют квадрата или симметричной сетки, как японские (например, древняя городская крепостная стена в окрестностях Киото) или китайские города. Если говорить о дворцах, то в Китае или в Японии дворец обычно располагался либо в центре города, либо был смещён немного к северу, но всё же оставался на центральной оси, тогда как главный дворец эпохи Чосон Кёнбок-кун отличался тем, что даже в городе, который в целом имел неправильную форму, он был смещён на запад, поскольку гора Пэгак-сан, в виду которой он был построен, находилась в западной части города, ограниченного единой крепостной стеной. Эти особенности были также тесно связаны с идеями фэн-шуй, которые традиционно учитывались при выборе места для строительства. Однако следует отметить, что по сравнению с другими дворцами Кёнбок-кун выстроен на местности с очень ровным рельефом, поэтому здания на территории этого комплекса расположены довольно упорядоченно, с соблюдением принципа единой центральной оси.

Значение дворца Кёнбок-кун
Государство Чосон приняло в качестве ведущей идеологии неоконфуцианство (или чжусианство). Оно основывалось на том, что человек по своей натуре изначально добр, и это совпадает с этическими законами природы. Как следствие, в неоконфуцианстве особую важность придавали проблемам внутреннего мира человека, таким, в частности, как доброде-тельность, а не яркому внешнему облику. В этом свете вполне естественно, что в эпоху Чосон законность королевской власти определялась добродетельностью и честностью правления, а вовсе не тем, сколь велика была личная власть короля. Видимо поэтому в те времена считалось, что хотя дворец и должен обладать до некоторой степени величием, подобающим статусу королевской резиденции, однако ему не следует быть чересчур крупным по масштабу или помпезным с точки зрения декора, поскольку это свидетельствовало бы о чрезмерной эксплуатации народа, а значит, было нежелательным. В этом смысле можно сказать, что та простота, которая отличает дворцы эпохи Чосон от королевских резиденций соседних госу-дарств, символизирует дух этой эпохи и составляет суть её самобытности. Проектировщиком и архитектором дворцового комплекса Кёнбок-кун был Чон До-чжон — неоконфуцианец и придворный чиновник. В названиях, которые он дал дворцовым зданиям, были заложены черты идеальной королевской власти, к которой стремилось государство Чосон.
В Кёнбок-кун существует три главных здания: опочивальня короля — Каннён-чжон, частные покои, где король обычно проводил время, своего рода кабинет — Сачжон-чжон, а также тронный зал — Кынчжон-чжон.
Сначала давайте обратимся к опочивальне. Здание Каннён-чжон было местом, где монарх отдыхал или спал. Чон До-чжон считал, что именно в опочивальне королю следовало заботиться о сохранении концентрации, чтобы держать свои эмоции и чувства под контролем. Вообще слово «каннён» означает «покой», который считается одной из «пяти благодатей». Однако каким же образом король может обрести покой? Чон До-чжон считал, что монарх может войти в это состояние посредством «обретения искренности помыслов (мысли и воли)» и «исправления сердца», тогда он станет самой добродетелью и сможет насладиться пятью благодатями. Пусть так, но почему мы ведём речь об этом применительно к опочивальне? Дело в том, что Чон До-чжон утверждал, что поскольку в опочивальне король находится один, именно там он легко мог расслабиться и «рассеяться мыслями», поэтому как раз в этом месте монарху следует прилагать усилия, чтобы не потерять концентрацию и сохранять контроль над своими чувствами.
«Обретение искренности помыслов (мысли и воли)» и «исправление сердца» — это два из «восьми основоположений» из канонической части древнекитайского трактата «Да сюэ» («Великое учение») наряду с «выверением (классификацией, познанием) вещей», «доведением знания до конца (до реализации)», «усовершенствованием (своей) личности», «вы-равниванием семьи», «приведением в порядок государства» и «уравновешиванием Поднебесной». Если в опочивальне король «обретает искренность помыслов» и «исправляет сердце», то тогда местом, где он «выверяет вещи» и «доводит знание до конца», были как раз его личные покои, или кабинет, Сачжон-чжон. Выражения «выверение вещей» и «доведение знания до конца» означают, что, думая постоянно о вещах и изучая их, человек приходит к знанию. Для короля его способом обретения знания были встречи с придворными чиновниками и прослушивание специальных лекций, а местом, где всё это происходило, и было здание Сачжон-чжон. Говорят, что Чон До-чжон дал этому зданию такое имя, поскольку считал, что для того, чтобы понять принципы устройства и жизнедеятельности Поднебесной, нужно постоянно «глубоко думать» (корень «са» в названии здания означает «думать» ). Ведь глубокомыслие есть основа учёбы и политики. Поэтому Сачжон-чжон — это «Дом глубокомысленного правления».
Когда «выверив вещи» и «доведя знание до конца» в кабинете Сачжон-чжон, король «обретал искренность помыслов» и «исправлял сердце» в опочивальне Каннён-чжон, он тем самым «совершенствовал свою личность». А ведь, согласно «Да сюэ», только «став совершенной личностью» монарх может «привести в порядок государство» и «уравновесить Поднебесную», а местом для «приведения в порядок государства» и «уравновешивания Поднебесной» является как раз тронный зал Кынчжон-чжон. Его название, означающее «Дом трудолюбивого правления», на самом деле не требует от монарха проявления усердия и трудолюбия буквально во всех делах. Чон До-чжон считал, что трудолюбие, или усердие, монарха состоит не в том, что он вмешивается во всё, включая дела низших чиновников, а в том, что находит способных людей и поручает им подходящие дела.

Несчастья Кёнбок-куна
Напоследок Чон До-чжон придумал название и для всего дворца, вложив в него пожелание, чтобы король был достойным правителем и чтобы власть королевской династии никогда не прерывалась. Однако, к сожалению, прошло совсем немного времени после завершения строительства, как статус дворца оказался под угрозой. Дело в том, что в смутные времена, когда после двух восстаний, вызванных спорами по поводу наследования трона, столица была снова перенесена в Кэгён, а потом обратно в Хансон, к востоку от Кёнбок-куна выстроили новый дворец — Чхандок-кун. И хотя с точки зрения формальностей Кёнбок-кун по-прежнему оставался главным законным дворцом династии Чосон (И), то, что во время правления короля Тхэчжона (1400 — 1418 гг.) он практически всё время пустовал, не могло не нанести удар по его престижу.
Во времена правления короля Сечжона с особой силой развернулась полемика, в центре которой были идеи фэн-шуй. Утверждалось, в частности, что горой-охранником столицы является вовсе не гора Пэгак-сан, а горный массив в окрестностях Чхандок-куна. При этом дискуссия не ограничилась обсуждением местоположения столицы, но пришла к выводу, что со сменой горы-охранника меняется и место, которое считалось самым удачным по фэн-шуй в плане потоков энергии. Этот вывод вскоре заронил сомнения относительно того, действительно ли дворец Кёнбок-кун построен на самом благоприятном месте. И хотя во времена правления Сечжона такие диспуты через некоторое время были запрещены, в 1598 году, уже после Имчжинской войны, они вспыхнули с новой силой, на этот раз распространившись на все слои общества.
Имчжинская война, разразившаяся через 200 лет после основания нового государства, с точки зрения династии Чосон была первым большим бедствием, выпавшим на её долю. Не только Кёнбок-кун, но и другие дворцы Хансона превратились в пепелища. Многие задавались вопросом о причинах войны. Видимо из-за этого в среде гражданских лиц вскоре широко распространились абсолютно не обоснованные, но связанные с фэн-шуй слухи, согласно которым война была вызвана тем, что Пэгак-сан не была горой-охранником, что Кёнбок-кун был построен на несчастливом месте, и др. Во время правления Кванхэгуна столичные дворцы стали постепенно восстанавливать, однако Кёнбок-кун по-прежнему лежал в руинах. И даже когда стали возводить новые дворцы, Кёнбок-кун продолжал оставаться заброшенным. Говорят, что у Кванхэгуна всё-таки был план восстановить в конечном итоге Кёнбок-кун, однако этому плану не было суждено осуществиться. Как бы то ни было, нельзя не считаться с тем, что неоднократное откладывание реконструкции дворца было до некоторой степени обусловлено распространившимся в обществе предубеждением, что Кёнбок-кун был построен на неподобающем месте.

Дворец Кёнбок-кун как символ государства Чосон
Начиная с того момента, как Кёнбок-кун пострадал от пожара во время Имчжинской войны, и до начала его масштабной реконструкции в 1860-х годах, на протяжении более 200 лет этот образец дворцовой архитектуры простоял пустым. Однако это не означает, что дворец был полностью заброшен. В течение XVIII века несколько королей, отдавая дань своим предкам, основавшим Чосон, и стремясь возродить славу той эпохи, проводили на территории дворца памятные церемонии, поскольку считали его символом королевской власти и основания Чосон.
В свою очередь это привело к реконструкции дворца в период, когда король Кочжон взошёл на престол, а его отец принц-регент Хынсон-тэвонгун стремился вернуть величие королевской власти, утраченное в XIX веке в результате кризиса феодализма. Надо сказать, что после реконструкции, инициированной Кочжоном, дворец Кёнбок-кун хотя и сохранил в целом основную структуру расположения дворцовых зданий, существовавшую при создании дворца во времена правления Тхэчжона, однако в том, что касается масштабов и плотности застройки, заново отстроенный дворец был гораздо более значительным и величественным. Кроме того, Кочжон незадолго до объявления его правителем, по достижении им совершеннолетия в 1874 году и после отстранения от власти принца-регента, пристроил для себя в удалённой части дворцового комплекса Кёнбок-кун своеобразный «дворец во дворце», который назвал Кончхон-гуном.
Однако в 1895 году Кочжона, жившего в Кончхон-гуне, настигло первое несчастье — японцами была убита его супруга, императрица Мёнсон-хванху (или королева Мин). После этого король укрылся в российской дипломатической миссии, находясь в которой принял ряд поспешных политических решений, в частности провозгласил Корею империю, и уже больше никогда не возвращался во дворец.
С началом колониального правления Японии в жизни дворца наступил самый мрачный период. Решающим моментом стало строительство в середине 1920-х годов на территории дворца здания японского генерал-губернаторства, ставшего символом японского колониализма. Оно было выстроено в передней части дворцового комплекса, прямо перед тронным залом, в результате чего главный дворец эпохи Чосон оказался в тени.
Следует признать, что в исторической перспективе Кёнбок-кун никогда не был особенно любимым дворцом. Интересно также, что если с точки зрения японцев или китайцев его структура была далека от идеала, по сравнению с другими дворцами Чосон или Корё Кёнбок-кун был построен очень упорядоченно. Парадоксально, но именно упорядоченная структура вызывала у людей чувство дискомфорта, поэтому даже в наши дни обычные посетители предпочитают Чхандок-кун. Нельзя исключать также вероятность того, что ходившие в обществе на протяжении длительного времени слухи о том, что место, где построен Кёнбок-кун, неблагополучно с точки зрения фэн-шуй, а равно и другие факторы подлили масла в огонь, усилив неприязненное отношение к дворцу.
Тем не менее, дворец Кёнбок-кун является материальным воплощением основания династии И (Чосон) и на протяжении более 500 лет воспринимался как символ государства Чосон. С этой точки зрения строительство на территории дворца здания генерал-губернаторства, ключевого административного органа для осуществления японского колониального правления, было, безусловно, абсолютно варварским актом. Однако и снос этого здания в 1990-х годах во время реконструкции дворца тоже является небесспорным решением. Нельзя отрицать также тот факт, что это явилось реакцией на требования общества, которое стремится избавиться от болезненных напоминаний о колониальном периоде в истории Кореи. И с этой точки зрения проект восстановления былого величия Кёнбок-куна, несомненно, является нужным и значимым предприятием.

По обе стороны от «одо» вытянулись ряды «пхумге-сок», небольших поставленных вертикально каменных плит с высеченными на них надписями. Они обозначали места, на которых должны были стоять чиновники в зависимости от своего ранга во время утренней аудиенции у короля. Можно предположить, что чем выше был ранг чиновника, тем ближе к тронному залу он располагался. Вероятно, именно поэтому большинство посетителей предпочитает фотографироваться с плитой, обозначающей местоположение самого высокопоставленного чиновника.

Н аше путешествие по дворцу начинается с южной час-ти площади Кванхвамун, которая расположена на пересечении проспектов Сечжон-но и Чон-но. Конечно, при желании вы можете попасть во дворец быстрее и проще. Для этого вам нужно доехать на метро по линии №3 до станции «Кёнбок-кун» и выйти наружу через выход №5. Так вы сразу же окажетесь на территории дворцового комплекса. Кроме того, вы можете сесть на экскурсионный автобус «Сеул Сити Тур» и сойти прямо перед входом во дворец. Мы же хотим для начала насладиться окрестным пейзажем, поэтому отправимся в путь с площади Кванхвамун.

Площадь Кванхвамун: последний кордон перед входом во дворец
В южной части площади Кванхвамун в окружении множества бьющих в небо фонтанов возвышается памятник адмиралу И Сун-сину — одному из самых великих военачальников в истории Кореи, герою, защитившему страну от вторжения японцев с моря во время Имчжинской войны в конце XVI века. Прямо за памятником расположен вход на «Хэчхи мадан» — подземный комплекс, в котором также находится вход в метро. Поэтому если вы воспользуетесь подземкой и поедете по линии №5, то, сойдя на станции «Кванхвамун», вам достаточно будет лишь воспользоваться этим выходом, и вы сразу же окажетесь прямо на площади. В комплексе «Хэчхи мадан» имеется информационный центр и объединённое агентство по продаже билетов на любые культурные мероприятия, проходящие в так назы-ваемом «Поясе Сечжона». Здесь вы сможете приобрести билеты более чем в 30 заведений социально-культурной направленности, расположенных на проспекте Чон-но, — театры, галереи, музеи и др. Следует отметить, что Национальный музей дворцов и Нацио-нальный фольклорный музей, которые расположены на территории дворца Кёнбок-кун, также входят в «Пояс Сечжона».
В северной части площади высится памятнику королю Сечжону Великому — правителю, внёсшему самый значительный вклад в развитие культуры Кореи. Король величественно восседает на троне, в левой руке он держит раскрытую книгу — оригинальный текст «Хунминчоным» («Правильные звуки для обучения наро-да»), в котором содержится описание системы корейской письменности, ставшей основой для современного «хангыля» — корейского алфавита. Перед памятником установлена каменная плита, на которой высечен текст предисловия к «Хунминчоным», написанного королем Сечжоном, и его перевод на современный корейский язык. Кроме того, здесь выставлены такие великие корейские изобретения, как оригинальные солнечные часы, дождемер и астролябия.
Повернув на север и пройдя мимо клумбы, мы оказываемся в северной части площади. Затем мы переходим улицу, и тут же перед нами буквально вырастают величественные ворота Кванхва-мун — главные ворота дворцового комплекса Кёнбок-кун. На высоком каменном фундаменте с тремя арочными проходами стоит живописная надстройка в виде двух-этажного павильона. По обе стороны ворот на высоких каменных постаментах покоятся каменные изваяния в виде мифического животного «хэтхэ» — рогатого и похожего на льва существа. У «хэтхэ» довольно грозный вид, но они установлены здесь вовсе не для того, чтобы пугать посетителей: эти мифические стражники призваны защитить дворец от пожаров — самой страшной угрозы для корейских деревянных дворцов.

Внешний дворец как сосредоточение королевской власти
Пройдя через главные ворота, мы оказываемся в широком дворе. Тропа, выложенная плоскими каменными плитами, ведёт прямо ко вторым воротам. Интересно, что когда, пройдя через тёмный арочный вход ворот Кванхва-мун, ты оказываешься на этом широком пространстве, возникает ощущение, как будто ты, проложив себе путь через густую лесную чащу, выбрался на вершину горы, где перед тобой неожиданно открылся потрясающий вид. Наверное, поэтому здесь хочется на минутку остановиться, чтобы отдышаться и вдоволь насладиться этим ощущением. Вторые ворота, Хынне-мун, хотя и не могут похвастать монументальностью ворот Кванхва-мун, но, благодаря этой широкой площади и виднеющейся вдалеке прекрасной вершине горы Пугак-сан, производят впечатление не меньшей величественности.
Когда идёшь в сторону ворот Хынне-мун, издали замечаешь множество красных, синих и жёлтых пятен. Подойдя ближе, обнаруживаешь, что это — дворцовые стражники, стоящие перед воротами с мечами и флагами. Подобно стражникам в любой другой стране мира, они больше не охраняют дворец от вторжения посторонних, однако по-прежнему отличаются удивительной выдержкой и монументальным спокойствием. Застыв, словно изваяния, они стоят на своих постах и никак не реагируют на происходящее вокруг, сколько бы посетители ни старались обратить на себя их внимание, направляя в их сторону свои странные, издающие клацающие звуки современные гаджеты.
Только пройдя внутрь через ворота Хынне-мун, вы действи-тельно оказываетесь на территории дворцового комплекса. Справа от входа расположена касса. Купив билет за 3 тысячи вон (около 3 долларов), вы можете сколь угодно долго осматривать дворец (для подростков от 7 до 18 лет цена билета составляет половину суммы, для детей младше 7 лет вход бесплатный). Вы также можете отправиться на экскурсию по дворцу в сопровождении гида. Экскурсионные группы стартуют от кассы, при этом каждый день проводятся экскурсии и для иностранных посетителей (на английском языке — в 11:00, 13:30, 15:30; на японском — в 10:00, 12:30, 15:30; на китайском — в 10:30, 13:00, 15:00).
На территории дворца наше внимание прежде всего при-влекает вымощенная каменными плитами дорожка, которая разделена на три части двумя низкими бордюрами. Две крайние дорожки, идущие по бокам от центральной части и называемые «синдо», были предназначены для подчиненных, тогда как более высокая по уровню центральная часть — «одо» — была дорожкой, по которой мог шествовать только король или члены королевской семьи. Двигаясь ещё дальше на север, мы переходим через небольшую речку, которую называют «запретный ручей». Такие речки можно часто увидеть в буддийских храмовых комплексах, где они обозначают переход из светского мира в священный. В корейских дворцах подобные водные преграды также выполняют функцию разделения пространства, однако здесь разделение имеет не духовный, а скорее политический смысл. Дело в том, что согласно историческим источникам, когда во дворце проходили масштабные мероприятия, высокопоставленные чиновники стояли на северной стороне ручья, а более низкие рангом — на южном.
Перейдя через речку, мы оказываемся перед ещё одними воротами — Кынчжон-мун. За ними расположена широкая площадка, в северной части которой стоит здание Кынчжон-чжон, тронный зал, а значит — главное здание дворцового комплекса. Видимо поэтому оно является наиболее величественным с точки зрения масштаба и особенностей архитектурного решения. По обе стороны от «одо» вытянулись ряды «пхумге-сок», небольших поставленных вертикально каменных плит с высеченными на них надписями. Они обозначали места, на которых должны были стоять чиновники в зависимости от своего ранга во время утренней аудиенции у короля. Можно предположить, что чем выше был ранг чиновника, тем ближе к тронному залу он располагался. Вероятно, именно поэтому большинство посетителей предпочитает фотографироваться с плитой, обозначающей местоположение самого высокопоставленного чиновника.
Тронный зал представляет собой величественное двухэтажное здание, стоящее на двухуровневой каменной платформе. Когда мы поднимаемся по лестнице, ведущей к входу в тронный зал, с каменных перил на нас взирают каменные изваяния двенадцати животных восточного календаря. Сам тронный зал, как и положено помещению с этой функцией, представляет собой одно большое помещение с высоким потолком. Посреди зала стоит трон, за ним — большая картина, на которой изображены луна, солнце и пять великих гор. Все эти объекты символизируют королевскую особу, поэтому такими картинами разрешалось владеть только королю. Кроме того, если слегка склониться над парапетом и, изогнувшись, глянуть вверх, то можно увидеть в самой высокой точке потолка изображения двух золотых драконов. Подобно солнцу и луне они также символизируют короля.
Пройдя через небольшие ворота позади тронного зала, мы оказываемся в менее торжественном и, наверное, поэтому более приятном месте. Здесь, стоя перед зданием Сачжон-чжон, чувствуешь себя гораздо спокойнее и расслабленнее.
Сачжон-чжон представляет собой помещение, где монарх обычно проводил время, занимаясь государственными делами вместе со своими подчинёнными. Интересно, что если Кынчжон-чжон — название тронного зала, буквально означающее «Дом трудолюбивого правления», как нельзя лучше подходит этому величественному и торжественному строению, то имя Сачжон-чжон с его значением «Дом глубокомысленного правления», вероятно, должно было заставить короля осознать всю важность и серьёзность своих обязанностей. Небольшие строения с восточной и западной стороны Сачжон-чжона называются Манчху-чжон и Чхончху-чжон. Судя по тому, что они оборудованы корейской традиционной системой отопления «ондоль», эти помещения использовались в холодное время года.
Прежде чем покинуть внешний дворец, давайте немного оглянемся по сторонам. Надо сказать, что одной из особенностей корейской традиционный архитектуры, которая прежде всего обращает на себя внимание, является облик «пхальчак-чибун» — остроконечной вальмовой четырёхскатной крыши с плавными линиями стрехи. И здесь, на здании Сачжон-чжон, мы впервые можем с близкого расстояния рассмотреть такую крышу. Наше внимание немедленно притягивают торцевые стрехи крыши. Присмотревшись, мы обнаруживаем, что на них выстроились в ряд друг за другом маленькие фигурки. Надо сказать, что подобные фигурки украшают стрехи большинства главных зданий дворца, начиная с ворот Кванхва-мун, но здесь их можно лучше рассмотреть. Однако, удивительное дело, но, даже глядя с довольно близкого расстояния, трудно понять, кого же они изображают. В действительности эти маленькие скульптуры представляют монаха Трипитаку (Сюаньцзан), Царя обезьян (Сунь Укун) и их спутников. Все они являются персонажами древнекитайского сочинения «Путешествие на Запад». Эти фигурки призваны отгонять злых духов, и их можно увидеть только на стрехах дворцовых зданий.
Внутренний дворец и сады на заднем дворе
Покинув внешний дворец, который был местом, где король общался с внешним миром, мы направляемся во внутренний дворец, бывший пространством основной жизнедеятельности королевской семьи. Прямо к востоку от здания Сачжон-чжон находится участок, который называют Тонгун, или Восточный дворец. Здесь проживали наследные принцы и принцессы, и то, что он находится на востоке, вовсе не случайность. Считалось, что поскольку наследный принц в будущем должен будет унаследовать трон, он является солнцем страны, а солнце, как известно, восходит на востоке.
К северу от Сачжон-чжона находится здание Каннён-чжон — спальные покои короля, а за ним — Кётхэ-чжон, спальные покои королевы. Интересно, что только у этих зданий отсутствует голова дракона, традиционно украшающая конёк крыши. Некоторые считают, что это связано с тем, что дракон является символом короля, а поскольку эти здания являются королевскими покоями, исходя из принципа, что двух королей под одной крышей быть не может, было решено убрать голову дракона с конька. Надо сказать, что это объяснение кажется довольно правдоподобным, однако узнать, почему именно эти два здания были лишены данного архитектурного элемента, в настоящее время не предста-вляется возможным.
Позади здания Кётхэ-чжон в центральной части дворцового комплекса расположено единственное зелёное пространство на территории дворца. Клумба, которую называют Амисан, представляет собой несколько террас, расположенных на разных уровнях, и напоминает широкую лестницу. Террасы, украшенные каменными изваяниями, засажены низкими кустарниками и различными растениями, которые весной красиво цветут белыми и розовыми цветами. В западной части этого маленького сада стоит склонившаяся под тяжестью лет старая сосна. Интересно, однако, что несмотря на всё великолепие природы, больше всего в этом зелёном уголке посетителей привлекают красно-оранжевые кирпичные дымовые трубы, выстроившиеся в ряд на вершине. Они украшены вставками с изображением различных растений и животных, поэтому можно сказать, что эти трубы, выйдя за рамки функционального применения, являются своего рода произведением искусства.
Пройдя дальше на север, мы покидаем центральную часть дворца. Справа от нас находится пространство, где жила королева-мать, а прямо перед нами — два здания, где одно время обитали королевские наложницы. В самой северной части дворцового комплекса находится пространство, известное как Кончхон-гун, его построил император Кочжон, для того чтобы жить здесь в уединении и покое в смутные времена. Облик маленького павильона, стоящего посреди лотосового пруда, внушает необычайное умиротворение. Стоит ли удивляться, что посетители дворца с удовольствием присаживаются на лавочки, установленные вокруг пруда, чтобы передохнуть и насладиться окружающим пейзажем. Интересно, что здания Кончхон-гуна несколько отличаются от других строений на территории дворца. Конечно, в том, что касается элегантных линий крыши, они полностью идентичны другим дворцовым зданиям, но в отличие от них строения Кончхон-гуна не украшены традиционной пятицветной росписью «танчхон». Следует отметить, что хотя эти здания не особенно велики по размеру, они обладают каким-то удивительным вкрадчивым обаянием, которое, видимо, и составляет секрет их притягательности. Трудно поверить, что именно здесь, в этом умиротворяющем месте, произошло убийство королевы Мин (императрицы Мёнсон-хванху) — одно из самых тёмных пятен в современной истории Кореи.
Вдалеке на востоке виднеется похожее на высокую башню здание Национального фольклорного музея, но мы направимся на запад, в сторону Чибокчэ. Интересно, что весь этот комплекс зданий является одним из самых интригующих пространств во дворце и обладает чертами, которые нельзя увидеть больше нигде на территории Кёнбок-куна. Прежде всего замечаешь, что торцевые части здания Чибокчэ сложены из кирпича. Кроме того, необычным является и то, что это двухэтажное здание имеет внутреннюю лестницу, ведущую на второй этаж. Если, подойдя поближе, рассмотреть здание повнимательнее, то можно, к удивлению, обнаружить, что в конце просторного помещения имеется дверь круглой формы китайского образца. Она ведёт в крытый коридор, который на западе соединяется с двухэтажным павильоном, а на востоке со зданием, выстроенным в более традиционном стиле. В отличие от большинства корейских традиционных зданий этот коридор не только снабжён крышей и стенами, но и имеет застеклённые оконные проёмы. Таким образом, мы можем сказать, что если другие здания дворца выстроены в соответствии с традиционным стилем корейской архитектуры, то Чибокчэ с его дополнительными пристройками являются свидетельством того, что в определённый момент корейская архитектура стала заимствовать элементы иностранных архитектурных стилей, а также понемногу осовремениваться.
К западу от Чибокчэ, а точнее сказать, в северо-западном уголке дворца расположен комплекс поминальных молелен. Здесь можно увидеть такие здания, как Пинчжон — помещение, где стоял гроб с телом члена королевской семьи, Хончжон — место, где хранились поминальные таблички «випхэ», пока их не переносили в главный королевский поминальный храм Чонмё, Ёнчжон — здание для хранения портретов членов королевской семьи. Это самое уединённое и отдалённое пространство дворца, поэтому оно отличается удивительной тишиной и покоем. Давайте задержимся здесь на несколько минут.
И вот настала пора, повернув на юг, снова вернуться к величественным воротам Кванхва-мун. В нашей экскурсионной программе остался последний пункт, и это не что иное, как стоящий посреди пруда павильон Кёнхве-ру. Этот павильон выстроен на острове, расположенном у восточного края четырёхугольного пруда, поэтому с трёх оставшихся сторон — с севера, юга и востока — вы можете видеть его отражение в спокойной глади воды. К западу от павильона, посреди пруда есть ещё два маленьких островка, засаженных кустарником и грациозными соснами. На скамейках, установленных вокруг пруда, отдыхают посетители. Мы тоже задержимся здесь на время, чтобы отдохнуть, наслаждаясь видом павильона.
Напоследок мы на пару минут забежим в Сучжон-чжон, здание, расположенное к югу от пруда. Его построили в 1867 году, когда восстанавливали и заново отстраивали дворец Кёнбок-кун, однако изначально на этом месте стояло здание Чипхён-чжон, в котором во времена короля Сечжона Великого был изобретён «хангыль». Проведя несколько минут в благоговейном молчании в этом историческом месте, мы покидаем дворец. Оставив за спиной величественные ворота и здания дворца, мы снова оказываемся в шумном центре Сеула, но теперь, храня в душе наше путешествие по дворцу Кёнбок-кун, мы новыми глазами смотрим на Сеул — не только современную столицу, но и город с богатой 600-летней историей

Экспозиция в тематическом парке Тэджанъгым (대장금)

Кухня корейского двора отвечала шикарному образу жизни высокопоставленных чиновников. Размах можно представить по тому, что в королевстве Силла у рукотворного пруда Анапчи (Кёнджу) были построены многочисленные павильоны и вырыт канал Посэкчонъ с единственной целью — чтобы проводить там роскошные застолья и пускать по каналу чашки с вином в процессе написания стихов.

Региональные особенности кулинарии королевств и соседних государств впитались в придворную кухню. Власть имущие получали самые изысканные деликатесы со всех концов стран. Хотя имеются сведения о проведении банкетов до периода Чосон, большинство таких свидетельств не упоминают конкретных блюд, сообщая только о количестве съестного. Блюда императорской семьи не зависели от сезона, как еда простолюдинов. Ингредиенты варьировались каждый день. Восемь провинций отправляли во дворец продукты в качестве дани, что давало поварам широкую свободу действий.

Еде уделялось большое внимание. В министерствах были созданы разнообразные должности вроде поваров и виночерпиев. В министерстве персонала (иджо, 이조) имелась должность для закупки риса королевской семьи. Министерство церемоний (йеджо, 예조) отвечало за пищу для проведения ритуалов предкам. Сотни рабов и женщин работали на должностях вроде приготовления тофу, ликёров, чаёв и ттока (рисовых пирожков). Низкорождённые женщины-повара, разделённые на ведомства (ведомство особой кухни, сэнъгва-панъ, 생과방, ведомство приготовления пищи, соджу-панъ, 소주방 и другие), в большие праздники готовили еду с помощью приглашённых мужчин-ассистентов.

Пищу принимали пять раз в день, исторические записи свидетельствуют о том, что традиция пятиразового питания идёт ещё с древних времён. Три приёма пищи были основными, а полуденный и вечерний — более лёгкими. Завтрак, миымсанъ (미음상), подавали с рассветом (в дни, когда королевская чета не принимала лекарства). Завтрак состоял из рисовой каши с морским ушком (чонбокчук), белого риса, грибов, кедровых орехов и кунжута. Закуски — кимчхи, набак кимчхи , устрицы, соевый соус и другие. Рисовая каша должна была дать королю и королеве сил для грядущего дня.

Сура (수라) — основные приёмы пищи. Завтрак подавали в 10 часов утра, а ужин — между 6 и 7 часами. Три столика (сурасанъ, 수라상) сервировали двумя видами риса, двумя видами супов, двумя видами тушёного или варёного мяса (ччигэ ), блюдо ччим (мяса в горшочке), блюдо чонголь (мясная запеканка с овощами), три типа кимчхи, три типа чанъ (соусов, 장) 12 закусок. Блюда подавали в сурагане (수라간), столовой, король садился лицом на запад, а королева — на восток. Возле каждого стояли столики с кушаньями, и около каждого были три служанки (сура санъгунъ , 수라상궁). Они снимали крышки с посуды и предлагали еду королю с королевой, удостоверившись, что она не была отравлена.
Сервировка суранъ

Суранъ должен быть сервирован тремя столами и жарки́м. На самый большой круглый стол в правом углу ставили основные блюда, на средний стол слева ставили комтханъ, густую мясную похлёбку, десерты, чаи, пустую посуду. На этот стол также клали крышки от блюд. Прямоугольный небольшой стол служил для сервировки яиц, кунжутного масла, сырых овощей и соусов. Горшок, расположенный слева,　подогревали углём, там находились запеканки, например, синсолло (신선로).
Основные блюда (в мисках)
Сура
Ингредиенты пибимпап

Сура (수라) — миска варёного риса и зерна. На столе должно быть как минимум два вида суры.

Хинсура (кор. 흰수라, белая сура: варёный рис.
Хонъпан (кор. 홍반) — варёный рис с добавлением фасоли адзуки.
Ококсура (кор. 오곡수라): варёный рис, пшено с высоким содержанием клейковины и адзуки.
Пибимпап (придворное название — кольтонъбан, кор. 골동반): варёный рис с паровы́ми овощами, говядиной и варёными яйцами.

Чук, миым и ынъи

Чук (кор. 죽) и миым (미음) или ынъи (응이) — разновидности рисовой каши, обычно её подают утром. Чук гуще, чем миым.

Омиджа ынъи (кор. 오미자응이): отвар ягод лимонника («омиджа») с мёдом, в который добавлен крахмал бобов мунг.
Сонъмиым (кор. 속미음): варёные сладкий рис, красный зизифус, имбирный корень и съедобные каштаны.
Чатчук (кор. 잣죽): замоченный рис и тёртые кедровые орехи вывариваются в воде.
Хэнъинчук (кор. 행인죽): варёный с тёртыми абрикосовыми косточками рис.
Хыгимджачук (кор. 흑임자죽): варёный с тёртым чёрным кунжутом рис.
Тхаракчук (кор. 타락죽): варёный в коровьем молоке рис.
Чанъгукчук (кор. 장국죽): говядина, варёная с шиитаке.
Чонбокчук (кор. 전복죽): рисовая каша с морским ушком.

Куксу
Томимён

Куксу (кор. 국수) — лапша из гречишной или пшеничной муки.

Мёнсинсолло (кор. 면신선로) — варёные полоски говяжей рульки, пэджу (кор. 패주), петрушка и побеги бамбука, варёные в крепком говяжьем бульоне. В получившуюся смесь добавляют лапшу.
Онмён (кор. 온면) — бульоном из говяжей грудинки заливают ростбиф, оладьи из варёных вкрутую, и куксу.
Нанмён (кор. 난면) — яичная лапша из пшеничной муки подаётся с говядиной.
Томимён (кор. 도미면) — суп с лапшой и жареной рыбой, оладьями из варёных яиц, семян гинкго, орехов, жареных фрикаделек и кедровых орехов.


Манду и ттоккук

Манду (만두) — варёные в воде или на пару́ пирожки. Тесто для манду может быть как из пшеничной муки, так и из гречишной. Ттоккук (떡국) — суп с клёцками тток.

Чханъгук манду (кор. 장국만두): манду с кимчхи, свининой и тофу.
Сэнъчхи манду (кор. 생치만두): гречишные манду с мясом фазана, таволгой, капустой, шиитаке.
Тонъа манду (кор. 동아만두): манду с восковой тыквой, курятиной и крахмалом. Сначала варится на пару́, а затем в мясном бульоне.
Пёнсу (кор. 편수): манду с говядиной, огурцом, зелёной фасолью, шиитаке и съедобным лишайником умбиликарией.
Ттоккук (кор. 떡국): тток режется на кружочки и варится в мясном бульоне. Сервируется с яичными оладьями и тёртым мясом.
О манду (кор. 어만두): манду, в которых тесто смешано с мелконарезанной рыбой, начинка — мясной фарш, овощи и специи.

Основные блюда
Тханъ (кук)

Кук или тханъ — суп из говяжьей рульки, кишок, ножки и грудинки.

Мальгын кук (кор. 맑은국): горячий суп с прозрачным бульоном, может быть приготовлен с дайконом, с вакамэ, мацутакэ, сайдой и так далее.
Комкук (кор. 곰국): густой суп, сделанный из вываренного мяса. Среди разновидностей — комтханъ (кор. 곰탕), соллонтхан (кор. 설렁탕), юккэджанъ (кор. 육개장), и тому подобное.
Тоджанъкук (кор. 토장국): суп с твенджаном. Может также включать капусту, шпинат и так далее.
Нэнъкук (кор. 냉국): холодный суп.

Чочхи и камджонъ

Чочхи (кор. 조치) и камджонъ (감정) — запеканки, в XX веке называются ччигэ. Если в чочхи добавляется кочхуджан, его называют кэмджонъ. Также в чочхи могут добавляться солёные креветки, крабы, огурцы, устрицы, цуккини, рыба и так далее.
Ччим и сон
Пэджусон, ролл, обёрнутый в пекинскую капусту

Ччим (кор. 찜): варёная или паровая говядина, свинина и рыба с овощами. Может быть приготовлена с бычьим хвостом, ттоком, тофу, баклажанами, огурцами, цуккини, дайконом, пекинской капустой.

Сон (кор. 선) — варёные на пару́ овощи, тофу, рыба, начинённые говядиной (или курятиной) с луком.
Чонголь и синсолло
Синсолло

Чонголь и синсолло — блюда, аналогичные западному тушёному мясу или китайскому мясу в горшочках. Синсолло — это вариант чонголя, готовится в мясном бульоне с овощами и грибами в особом горшке с отверстиями. Чонголь и синсолло сервируются в горшке со спиртовкой. Чонголь может быть приготовлен с лапшой и рыбой, с осьминогами или тофу.
Дополнительные блюда
Сэнъджэ

Сэнъджэ (생채) — салат с солью, уксусом, соевым соусом или горчицей. Му сэнъджэ готовится из дайкона, ой сэнъджэ, — из огурца, тодок сэнъджэ — из корня «тодок» (Codonopsis lanceolata, кодонопсис), сомчхоронъггот сэнъджэ — из корейского колокольчика , и так далее.
Намуль
Кульджопхан

Намуль (나물) — любые приготовленные на пару овощи с острым перцем, чесноком, зелёным луком, солью, кунжутным или перилловым маслом. Обычные овощи — шпинат, дайкон, осмунда королевская, папоротник, цуккини, побеги бобов, корейский колокольчик , бамбуковые побеги . Иногда в намуль добавляют таммён, стеклянную лапшу.

Куджольпхан (구절판) — девять разных овощей на одном блюде.
Чапчэ (잡채) и тханъпхёнъджэ (탕평채) — салаты с фунчозой.

Чоригэ

Чоригэ (조리개) варёное мясо (рыба, овощи) с приправами.

Уюк чоригэ (우육조리개) — из говядины
Упхёнюк чоригэ (우편육조리개) — из нарезанной ломтиками паровой говядины
Тонпхёнюк чоригэ (돈편육조리개) — из нарезанной ломтиками паровой свинины
Чоги чоригэ (조기조리개) — из рыбы larimichthys polyactis

Чонюхва
Пиндэтток

Чонюхва (전유화) или чон: корейские оладьи. Основные ингредиенты перемешиваются с яйцом и пшеничной мукой.

Юкчон (육전/肉煎) из нарезанной говядины
Сэучон (새우전) из креветок
Кимчхичон (김치전) из кимчхи
Пхачон (파전) из зелёного лука
Пиндэтток (빈대떡) из бобов мунг, овощей и морепродуктов
Ёнгинчон (연근전) из корня лотоса


Куи
Тодок куи

Куи (구이) — название всех жаренных на гриле блюд с приправами. Основные ингредиенты — Porphyra laciniata/Porphyra umbilicalis, говядина, (Codonopsis lanceolata, кодонопсис), рыба, грибы, овощи, побеги аралии высокой и так далее.

Кальби куи (가리비구이) — жаренные на гриле рёбра
Нопиани (너비아니) — предок пулькоги
Пхокуи (포구이) — жаренное на гриле предварительно завяленное мясо или рыба
Так санчок (닭산적) — шашлык из курятины и овощей
Хваянъчок (화양적) — шашлык из маринованных продуктов


Хве
Юкхве (육회, 肉膾)

Хве (회) — сырая рыба или сырое мясо с приправами.

Сэнъсон хве (생선회) — сырая рыба или морепродукты, в Японии аналогичное блюдо называется сасими.
Юкхве — приправленное сырое мясо
Кан хве (간회) — сырая говяжья печень с кунжутным маслом и солью

Чанню кор. 장류

Чанню (кор. 장류) — разнообразные корейские соусы.

Чхонъджанъ (кор. 청장): «светлый» соус из соевого соуса и уксуса
Кочхуджан: острый соус из соевых бобов с красным перцем
Чхогочхуджанъ (кор. 초고추장): кочуджанъ с уксусом
Кёджаджып (кор. 겨자즙): горчичный соус

Панчхан

Панчхан кор. 반찬 — корейские закуски

Марынчхан (кор. 마른찬): сушёные пластинки мяса с приправами, жаренной ламинарией и солёной рыбой
Пхёнюк (кор. 편육): мясо на пару́
Тоункуи (кор. 더운구이): горячее блюдо с мясом или рыбой
Тханъпхёнхчхэ (кор. 탕평채): желе нокдумук с проростками бобов мунг, водяной кресс и обжаренная говядина
Сукчхэ (кор. 숙채): паровые овощи
Сэнъчхэ (кор. 생채): сырые овощи со специями
Хве (кор. 회): сырое мясо, рыба или овощи
Чанъква (кор. 장과): квашенные овощи в соевом соусе
Чонюхва (кор. 전유화): оладьи с мясом, либо рыбой, либо овощами
Чорим (조림): слегка отваренные овощи, мясо
Чотгаль (젓갈): ферментированная солёная рыба
Чхангуи (кор. 찬구이): охлаждённый ким и корень кодонопсиса (тодок)
Чхансуран (кор. 찬수란): холодный суп с овощами или отварным мясом
Чхасу (кор. 차수): чай из злаков

Десерты

Тток (сладкие клёцки). Обычно готовятся из риса, но также популярны тток из адзуки и кунжута. Подаются в качестве десерта 15 августа.

Чай и пунш

Сикхе: сладкий напиток из риса.
Сучонъква (수정과): медовый пунш с корицей, имбирём и чёрным перцем.
Фруктовые хвачхэ: фруктовые напитки. Обычные ингредиенты — вишни, клубника, персики, арбузы. Примером может служить юча хвачхэ

См. также

Корейская кухня

Примечания

Pettid, 129
Pettid, 130.
Pettid, 132.
Pettid, 130—132.
Pettid, 133.
Pettid, 134—135.
속미음 (in Korean) Doosan Encyclopedia

Литература

Pettid, Michael J., Korean Cuisine: An Illustrated History, London: Reaktion Books Ltd., 2008.
Prof. Jo Mun-su (조문수교수) Korean royal court cuisine (궁중음식). — Jeju University.

Уже в период Трех Государств корейские воины активно “упражнялись в военном ремесле” [1, c. 310]. О периодически проводившихся военных тренировках говорят и общие охоты, скорее напоминающие военные сборы, на которых присутствовал сам государь. Такие тренировки для ополченцев проходили дважды в год [1, c. 68]. Эта практика отработки общей дисциплины, тактической слаженности, умения владеть конем, луком и копьем присутствует у многих кочевых народов, в частности, у монголов [83, cc.34-57]. Для действующей армии устраивались смотры [1, c. 103], которые в сочетании с традиционными воинскими учениями постепенно вытесняют охоты на фоне смены корейского хозяйственно-культурного типа.
С укреплением в стране китайской традиции военные чиновники стали сдавать экзамены на военный чин. Известно, что в Государственной Академии был “военный факультет”, но в правление вана Инджона (1122-1146) на общем фоне принижения военных он был закрыт, и с этого времени требования к военным чиновникам стали ниже, чем к гражданским, да и статус военных экзаменов несколько снизился. К сожалению, конкретные данные об экзаменационных требованиях известны только о периоде династии Ли. Экзаменуемый должен был поразить расположенные с разных сторон пять мишеней, попав в каждую двумя стандартными длинными стрелами и одной короткой, “огненной” [13, документ № 63 ]. Встречается информация о том, что в начале династии в программу входил даже кулачный бой с другими соискателями. Уровень требований со временем снижался, и по данным “Описания Кореи”, удовлетворительным считалось уже одно попадание из трех, а при стрельбе из лука с коня его пускали рысью, но по специальной колее [3, c. 409]. Чтобы понять всю несерьезность таких требований, достаточно сравнить их с требованиями, предъявляемыми к стрельбе из лука у японских самураев [47, с.??] или монголов [83, cc. 34-57]. Помимо упражнений в различных видах стрельбы, необходимо было продемонстрировать умение владеть оружием в ближнем бою (хотя бы на уровне формальных комплексов из “Муе тобо тхонджи”) и определенную силовую подготовку - пройти пешком на скорость определенную дистанцию, пробить стрелой кожаный щит, пройти определенное расстояние, держа в руках груз весом около 20 кг [3, c. 409].
Даже если опустить часто встречающиеся упоминания об атмосфере протекционизма, царящей на экзаменах, система подготовки командных кадров, делающая упор на индивидуальную боевую подготовку и догматическое изучение мудрости древних, при котором суть трактатов извращается и они воспринимаются как застывший набор формул, а не как живое и творческое руководство к действию, не может подготовить командира, способного мыслить самостоятельно и обладающего полководческой инициативой. Вместо обучения тактическому руководству армией упор делался на выработку качеств, отличающих индивидуального бойца, что полководцу не всегда необходимо. Хотя многие командиры сами принимали участие в боях, в том числе Ли Сонге и даже Ли Сунсин, но быть хорошим воином еще не значит быть хорошим командиром. Примером тому может служить судьба Син Ипа, героическая смерть которого все равно не изменила ситуацию к лучшему: 17 зарубленных им вражеских командиров не стоят разгрома всей полевой армии [91, том I, c. 59; 65, cc. 159-161].
К тому же наблюдается достаточно любопытное противоречие. Дальневосточная традиция военного искусства выделяет полководцев двух типов: “чангун” - доблестный воин на лихом коне с алебардой в руке, ведущий своих солдат вперед на врага, рубящий головы направо и налево и выигрывающий войну, в основном, за счет личного участия в сражениях и мужества; и “кунса” - полководец-интеллектуал, обеспечивающий победу не столько за счет своего личного участия в сражениях, сколько своей искусной стратегией, мудростью и даром предвидения. В китайской традиции очень характерными примерами этих двух типов полководцев являются Гуань Юй, канонизированный после смерти как даосское божество войны, и Чжугэ Лян, считающийся не только в Китае, но и во всем регионе лучшим полководцем всех времен, но при этом оружию предпочитавший веер из перьев аиста. Большинство известных корейских полководцев - Ли Сонге с его мастерством стрельбы из лука и неоднократным личным участием в боях (историки часто подчеркивают , что он происходил из семьи наследственных военных) [88, c. 129]; Ким Кёнсон - активный участник боев под Куджу, который положил конец одному крестьянскому восстанию, убив в поединке его предводителя [22, c. 82]; силласские полководцы из числа хваранов, в том числе и Ким Юсин; большинство командиров Ыйбён - относятся к типу “чангун”. Разве что Ли Сунсин в какой-то степени соответствует образу “кунса”. Он, конечно, мог принимать личное участие в битвах и даже застрелил из лука пару вражеских военачальников, но его метод ведения войны построен по другому принципу. Весь комплекс обучения командира в Корее подталкивал его к тому, чтобы он стал “чангуном”, компенсируя личным примером свою слабость стратега и организатора. Однако всегда предпочтительнее считался полководец типа “кунса”, а в такую роль значительно лучше и естественнее вписывался гражданский назначенец. Такое противоречие тоже ослабляло корейскую военную организацию.
Обучение солдат включало в себя стрельбу из лука, владение мечом и копьем, верховую езду и умение строить боевые укрепления. Со времен Корё этот набор не изменялся [60, c. 155]. Более узкую специализацию воинов пытались наладить внутри пёльмубан, где были отдельные группы лучников - снайперов, штурмовиков, специально натренированных на бой на крепостных стенах, и т. д. [60, c. 153]. Но всерьез военным тренингом солдат занимались только отдельные выдающиеся военачальники, как например, тот же Ли Сунсин, подчиненные которого проходили не только интенсивную стрелковую подготовку, но и физическую, куда включались, например, прыжки через стену в полной боевой выкладке или поднимание мешка с землей определенное число раз [91, том II, c. 20]. Новыми элементами обогатился военный тренинг с введением хуллён догам, техники которого уделяли внимание не столько развитию физической силы бойца и его индивидуальных бойцовских качеств, сколько умению драться именно в групповом бою, тактика которого значительно отличается от тактики поединка. А это позволяло переносить стратагемы крупномасштабных кампаний на оперирование более мелкими группами, развивая тактику и строй. Воинские учения проводились два раза в год - весной и осенью, а столичные войска проходили строевые учения три раза в месяц. Всадников тренировали на умение прорваться примерно через десять вооруженных пехотинцев, а те состязались как в одиночном бою, так и в групповой схватке десять на десять, где захваченные шапки противников приравнивались к их головам [3, c. 413]. Обучали и простейшим приемам боя в строю с огнестрельным оружием, и умению охранять стены и ворота [91, том II, cc. 88, 89], но хотя это безусловно было шагом вперед, на общем фоне, если сравнивать с Европой или даже Японией, такие методы тренировки воинов можно было считать уже морально устаревшими. В конце концов, уровень подготовки солдата непрофессиональной армии всегда ниже, чем профессиональной.
Ситуация с материальным обеспечением войск во многом напоминала ситуацию с военным тренингом. Оружие изготовлялось государственными ремесленниками, приписанными к Оружейному управлению при Военной палате. Таких мастеров насчитывалось гораздо больше, чем при любом другом учреждении, не считая аналогичных специалистов в провинции, приписанных к региональным штабам. Но если в провинции делали, в основном, луки и стрелы и, иногда, военную форму, то при Оружейном управлении изготовлялись принадлежности более сложные: амуниция к лукам, арбалеты, мечи, кожаные и металлические латы. О масштабе этой деятельности еще в период Корё может свидетельствовать то, что в 1047 г . для нужд войск на северной границе было поставлено сразу 90 тыс. стрел, а в 1093 г. - 4000 полных комплектов амуниции [22, cc. 33, 35]. Для выполнения особо важных работ ремесленники проходили специальное обучение, либо готовые специалисты активно привлекались со стороны. Во время военных действий многие полководцы активно пытались наладить производство всего необходимого прямо в военных лагерях. Этим, в частности, много занимался Ли Сунсин, и его ежедневные дневниковые записи пестрят информацией о такой хозяйственной деятельности.
И в столице, и в провинции существовали склады провианта и оружия, но уровень поддерживаемых в них запасов , как правило, оставлял желать лучшего - трудно было поддерживать “правильное” отношение к неприкосновенному запасу в условиях отсутствия постоянной прямой угрозы. Соблазн использовать солдатские склады для сельскохозяйственных или личных нужд, и просто желание сэкономить на армии приводили к тому, что оружие было плохого качества или неисправно, склады наполовину пусты, и даже достаточного количества единой униформы тоже не было [91, том I, cc. 144, 258]. И хотя двор периодически издавал распоряжения о том, чтобы оружие содержалось в рабочем состоянии [91, том I, c. 328], это вызывало лишь кратковременные вспышки энтузиазма, и в конце династии Ли арсеналы, не разворованные целиком, сохранились только в столице [3, c. 413]. Поэтому многие военачальники пытались заниматься самообеспечением войск. Лучше всего это получилось у Ли Сунсина, который сумел превратить свою базу на острове Хансандо в мощную военно-производственную базу, основным составом работающих на которой были беженцы, старые и больные воины. Они не только обеспечивали армию продовольствием с собственных полей и огородов, но и поставляли крестьянам соль, рыбу и лес, в обмен на которые получали рис, ткани и железо для изготовления огнестрельного оружия. Но и эта неплохая идея самообеспечения армии умерла вместе с Ли Сунсином.
Зато служба войск в условиях бюрократической системы была на высоте. Еще со времен Силла солдаты каждого подразделения имели свои знаки различия, а к концу Объединенного Силла и до конца династии Ли у войск всегда была четкая униформа. Все солдаты были приписаны к определенному гарнизону и даже их стрелы были промаркированы. Составлялись списки личного состава, проводились проверки, в каждом лагере имелись идентификационные таблички, и порядковые номера имели даже корабли [13, документ № 5; записи от 1.04.1592, 3.01.1592, 28.04.1595 и др.].
В источниках встречается информация, позволяющая сделать вывод о том, что корейскую армию отличала и достаточно развитая система медицинской помощи. В источниках практически не упоминается о серьезных потерях в армии из-за болезней, были широко распространены акупунктура, мокса, применение травяных сборов, в том числе и в виде таблеток. Это, а также эффективная система организации медицинской помощи, позволяли успешно бороться с эпидемиями [13, документ № 67], а после Имджинской войны был создан трактат “Тонъибогам”, один из наиболее полных трактатов по восточной медицине вообще.
Немалую роль в военной организации играет и система управления войсками и передачи информации. Цветовая и звуковая сигнализация была издревле развита в регионе и очень хорошо описана в китайских трактатах по военному искусству. Флаги как пяти основных цветов, соответствующих сторонам света и пяти первоэлементам, так и специальные с конкретными символами, регламентированные типы движений флажками и сложные комбинации их цветов позволяли передавать практически любую информацию. Звуковая сигнализация, использующая в основном гонги и барабаны, применялась для общего руководства всеми войсками на уровне простейших команд типа “атака”, “отход” и т. п. Реже для этих целей прибегали к трубам, световым сигналам, выстрелам и иногда даже к запуску змеев. Все это позволяло умело управлять войсками в ходе сражения, руководить артиллерийским огнем, что очень важно особенно во время морских сражений, и постоянно контролировать ситуацию.
Для передачи информации на дальние расстояния существовала система специальных маяков со штатом в 6-12 человек при каждом, за которыми была закреплена и функция наблюдения. Была разработана система дымов днем и костров ночью, число которых отражало различный уровень опасности. Местные жители часто использовали вместо маяков “огненные стрелы” и специальные ракеты. Кроме того, со времен монголов в Корее существовала налаженная ямская служба и фельдъегерская связь, а для передачи информации внутри лагеря офицер высокого ранга обычно имел одного - двух вестовых. Документы посылались “под печатью и воском” [3, c. 413; 13, документ № 31; 91, том I, c. 350; 103, c. 60].
К военной организации следует отнести и систему поощрений и наказаний в армии. В принципе, эта система следовала китайским образцам со времен Трех Государств. Наиболее типичными способами поощрения были награды в форме раздачи зерна, тканей и преподнесения личного оружия [24, c. 30], производства в следующий чин, причем младших военных чиновников за особые заслуги (убийство вражеского командира, взятие ворот и т. п.) могли повысить в звании сразу на несколько ступеней. В исключительных случаях отличившимся жаловали участки земли, пленных, почетные титулы. В период Корё было распространено награждение “ценным подарком” от вана. Например, после победы Кан Гамчхана над киданями ван лично вышел его встречать и приколол ему на одежду золотую подвеску. В период династии Ли практиковалась также помощь семьям отличившихся нижних чинов и даже перевод их из “подлого сословия” в более высокое [14, запись от 18.01.1592]. Но так как характер награды зависел от чина награждаемого, это не позволяло должным образом воздавать по заслугам каждому. Препятствовала этому и ориентация на безоговорочное выполнение приказов: за риск по собственной инициативе награда не полагалась, более того - даже при успехе за такую инициативу могли и разжаловать [24, c. 31; 91, том I, c. 155]. Многое зависело и от ведающих наградами чиновников. Например, когда наградами ведал Чхве Чхунхон, он стремился награждать только “своих”, что стало одной из причин ослабления морального духа войск, так как многие военачальники считали себя несправедливо обойденными [22, c. 68], и корейская история знает несколько случаев, когда подобная ситуация заканчивалась мятежом.
В качестве наказаний применялись понижение в чине, лишение должности, ссылка, битье палками (самый распространенный способ наказания). Пороли не по ягодицам, как в Европе, а по икрам, что гораздо болезненней. Подвергались ей не только солдаты, но и чиновники, халатно относящиеся к своим обязанностям. Полагалась порка и за попытку обмануть начальство или использовать свое служебное положение в корыстных целях. Дезертиров, паникеров и уголовных преступников в условиях военного времени приговаривали к смерти, а за более серьезные преступления виновных предавали казни вместе с их семьями.
Поощрения и наказания строго учитывались. В отчетах Ли Сунсина о проведенных сражениях дотошно указывается, кто, где и чем отличился. Каждый год составлялись списки чиновников, разделенные на десять уровней по профпригодности и моральному облику, причем те, кто оказывался в последнем разряде, подлежали разжалованию. Велся и подробный учет трофеев, ибо их число служило поводом для поощрений. “Тонгук пёнгам” пестрит информацией о том, кто из командиров взял сколько крепостей, деревень, голов противника и т. д. Впрочем, ориентация на число отрубленных голов как критерий успеха имела много слабых сторон. Во-первых, он ориентирован на полководцев типа “чангун”, ибо поощряет личную воинскую доблесть (хотя фразы вроде “срубил 400 голов...” не означают, что все эти головы срубил именно сам командир - на его счет записывались все срубленные его подразделением головы), а не стратегическое мышление, и не стимулирует стратагемы, рассчитанные на уход от боя или достижение победы без непосредственного столкновения с врагом, что, по канонам китайской военной науки, является гораздо более престижной и гуманной формой победы [38, 39]. Во-вторых, хотя умные военачальники призывали своих подчиненных не гнаться за числом голов, отрезанных у уже убитых, а лучше стрелять в живых, такая “ охота за головами” тормозила развитие тактики и стратегии боя и даже создавала прецеденты с “фальшивыми головами”, когда ради этого убивали совсем не врагов [13, документы №№ 7 и 8; 14, запись от 13.03.1594; 91, том II, c. 113]. В-третьих, каждый стремился приписать себе лично как можно больше, и ссоры или интриги из-за трофеев возникали достаточно часто.

Подводя итог, можно выделить среди характерных черт корейской военной организации следующие:
ѕѕклассификацию войск по роду профессионального оружия;
ѕнечеткую систему подчинения определенную организационную путаницу и слабое командное звено;
ѕдоминирование китайских принципов военной организации, вызывавшее приоритет гражданского начала над военным.
ѕИз специфически корейских достижений следует отметить оригинальный опыт по самообеспечению армии, предпринятый Ли Сунсином.
Многие элементы корейской военной организации были обусловлены особенностями взаимоотношений чиновничества и аристократии в ранней истории Кореи. То, по какому принципу складывается государственная структура, очень сильно влияет на военную организацию. К примеру, дворянство, которому государство дает землю в обмен на обязанность защищать страну (российский мелкопоместный дворянин, европейский рыцарь на раннем этапе формирования этого слоя, японский самурай, который мог служить даже не за надел, а только за рисовый паек), является кадровой основой для создания высокопрофессиональной армии, состоящей из потомственных военных и имеющей развитую традицию подготовки, начинающейся, как правило, очень рано. Однако при этом всегда присутствует опасность сепаратизма, ибо насколько владелец крупной армии будет лоялен в отношении системы, зависит исключительно от его качеств. В Корее же этот вопрос разрешился в пользу чиновников, для которых характерен совершенно иной подход. Поскольку , как правило, чиновник не имеет такой воинской подготовки, как аристократ, он менее компетентен в реалиях войны, и его подход к армии вычленяет в ней не столько “прикладные”, сколько формальные, демонстративные, парадные стороны - не понимая до конца содержание, он заботится о безукоризненном поддержании формы. К сожалению, в Корее такая ситуация была усилена тем, что, заимствовав из Китая доктрину примата гражданского над военным, они не только стали ставить на военные посты гражданских назначенцев, из которых только некоторые, вроде Юн Гвана, обладали необходимыми талантами, но и распространять на армию гражданские методы управления вкупе со всеми пороками бюрократической системы. С одной стороны, это достаточно позитивно отразилось на организации службы войск, военно-канцелярской работе, системе передачи информации, с другой - развалило систему материального обеспечения, формализовало и выхолостило военное обучение, вследствие чего общий уровень обученной корейской армии в исторической перспективе снизился, и размыло разницу между различными родами войск, благодаря чему некоторые характерные элементы традиции, как, например, кавалерия как род войск или система комплектования армии в период Корё, отличная от китайской и являвшаяся более прогрессивной по сравнению с ней, постепенно утрачивали свою роль или настолько ослаблялись, что переставали иметь значение. Слабое знание армейской специфики отразилось и на подготовке командного состава, которая так и не вышла за рамки подготовки индивидуальных бойцов, что далеко не всегда полезно для руководителя. Даже когда у власти оказались военные, а не гражданские, они все равно оставались чиновниками и не предпринимали каких-либо радикальных мер для изменения всей армейской структуры, ограничиваясь лишь формированием параллельных ей элитных отрядов. К тому же, начиная с периода Корё, корейский двор, учтя уроки падения династии Тан и Объединенного Силла, принял модель организации армии, ограничивающую права военачальников на местах и выдвигая на первое место политическую стабильность взамен обороноспособности страны (и если противник оказывался способным прорвать или обойти хорошо организованную линию приграничной обороны, перед ним открывались неограниченные возможности). Региональные военные командиры, встречающиеся в нескольких подряд поколениях высокородных семей (к такой семье принадлежал Ли Сонге), существовали в Корее только в период монгольского владычества и вскоре после него но это, возможно, произошло благодаря именно монголам, которые ввели в стране систему, хотя бы как-то отличную от китайской.
Система комплектования армии прошла путь от военно-трудовой повинности в период Трех Государств, через систему наследственных солдат, получавших надел от государства и существовавших за счет “поддерживающих семей”, к системе всеобщей воинской повинности, построенной на базе реестровых списков, что сделало армию достаточно многочисленной, но плохо вооруженной и малобоеспособной. Статус солдата был невысоким, воинская повинность рассматривалась как одна из военно-трудовых повинностей с соответствующим отношением к ней. Попытки создать элитные части из профессиональных воинов периодически предпринимались (чаще - в ответ на требования времени), но были безуспешными, так как шли вразрез с оригинальной структурой армии как части бюрократической системы, для которой характерно наличие большого количества солдат, рассредоточенных по всей стране и выполнявших как военные, так и полицейские функции. Армия была ориентирована, в основном, на роль внутренних войск, и, как правило, оказывалась не готовой к вторжениям больших профессиональных армий врага.

Очень важно также учитывать не только особенности буддийской идеологии в принципе, но и особенности распространения буддизма в Корее, куда он проник в период Трех Государств: в конце IV в. в Пэкче и Когурё, а двумя веками позже - в Силла, где его распространение совпало с общей китаизацией, принятием правителем титула вана и т. д. Буддизм выступил в качестве идеологической платформы объединения страны, и некоторые священнослужители того времени, например, Вонгван, играли роль скорее политических агентов влияния, чем просто священнослужителей. Последний даже обращался к китайскому императору с письменной просьбой прислать войска, чтобы покарать Когурё за нападения на Силла. Буддизм в Корее во многом вобрал в себя и элементы местных верований, и такой обряд, как появившееся в 572 г. “пхальгванхве” - большая молитвенная церемония в честь духов воинов, павших в боях за страну, в программу которой входило и чтение заклинаний, обеспечивающих защиту стране [85, cc. 49, 83, 130], имеет явные шаманские корни. Информация о буддийских монахах, защищающих страну путем сложных эзотерических ритуалов, встречается и в “Самгук юса” [15, cc. 98, 335, 338].
После объединения страны и в период Корё буддизм считался государственной религией, оберегающей страну (кор. “хогук пульгё“), но это оберегание опять-таки должно было осуществляться скорее на мистическом уровне при помощи тех же пхальгванхве, размещения храмов в зонах, уязвимых с геомантической точки зрения, использования в названиях храмов, именах правителей, географических названиях определенных мистических символов и т. д. [85, cc. 53, 83; 93, c. 45]. Буддизм стал частью государственной системы , и элементы этой бюрократической структуры проникли в церковь. Были введены аналогичные государственным экзаменам экзамены на монашеский чин, а наличие большого числа пожалованных государством земель экономически превратило буддийскую церковь в государство в государстве, и если какие-то монахи-воины и существовали, то они служили как бы внутренней “церковной полицией” или охраняли храмы. XI в. стал зенитом расцвета буддизма в Корее и одновременно началом ее коррумпирования, причем с ослаблением государственной власти при монголах она только усилилась и играла роль преграды на пути централизации страны [85, 91, 93]. Конечно, государство рассматривало монахов как определенный “резерв живой силы”. В составе пёльмубан был отряд , состоящий из буддийских монахов, но, во-первых, он выполнял роль своего рода “духовной милиции”, а во-вторых, в пёльмубан зачисляли всех подряд. Монахов могли забрать в солдаты, когда тех не хватало (1214 г.), или привлечь к изготовлению лодок и налаживанию береговой обороны (1378 г.) [91, том I, cc. 143, 186, 271]. Порождением буддизма очень часто считают методы психологической подготовки, направленной на преодоление страха смерти, но такие психотехники относятся скорее именно к чань-буддизму, который появился в Корее только в период Корё и пустил там корни гораздо позже. Кроме того, в отличие от Японии, где военные взяли на вооружение буддийскую идеологию, в Корее военные чиновники и буддийская церковь не были заодно. Представители дома Чхве, в частности, запретили коммерческую активность монастырей. В 1174 и 1217 гг. произошли серьезные столкновения между буддийскими монахами и армией [88]. Против официального буддизма выступал, кстати, и Мёчхон [91, том I, c. 86]. Поэтому, хотя организация во время монгольских вторжений больших буддийских праздников на острове Канхвадо для обеспечения своего рода духовной поддержки, или создание “Корейской Трипитаки” как некий магический акт, который должен был как бы отвратить монголов, имели место, информация о монахах-воинах, сражавшихся с монголами, в источниках не встречается. История Ким Юнху, застрелившего Саритая, в данном случае является скорее исключением, ибо в армию он пришел по зову сердца, а потом стал чиновником и даже руководил обороной одной из крепостей [7, главы 24 и 26]. Когда же в период династии Ли лидирующее положение заняло конфуцианство, и буддизм стал религией, не пользующейся поддержкой государства, среди буддийских монахов усилилась тенденция к личному самосовершенствованию, и в период Имджинской войны мы встречаем достаточно много монахов в качестве командиров Ыйбён. Однако деятельность буддийских наставников, сформировавших отряды монахов-воителей для борьбы с японцами, критикуется рядом историков, которые усматривают в этом скорее стремление вернуть себе поддержку и расположение государства, продемонстрировав свою полезность ему ценой отхода от норм буддийской морали, осуждающей насилие [85, cc. 154, 155]. Тему монахов, проявляющих в рукопашных схватках с японцами чудеса, эксплуатируют и многие историки боевых искусств, но все их рассказы построены на легендах - в действительности ни корейские монахи, ни их китайские коллеги из монастыря Шаолинь, как утверждает А. А. Маслов на базе анализа ряда документов, не играли ключевой роли в борьбе с японцами [ 41, cc. 24-26 ].
В легендах и преданиях часто встречаются рассказы и другого рода - о буддийских монахах, наделенных сверхъестественной силой и знаниями. Но эти монахи, способные вызывать тайфуны, не поддаваться голоду и холоду, с первого взгляда запоминать громадные тексты и т. п. [15, c. 98; 86, c. 182], не соответствуют обычному образу буддийского монаха, а являются как бы отражением местной народной традиции, так же, как и большое число корейских шаманок считает себя буддистками.
Такой “неофициальный” буддизм, во многом обогащенный элементами даосской традиции, в частности - геомантией, и вобравший в себя многие элементы корейского шаманского культа, и был тем учением, которого придерживался Мёчхон. Что же касается собственно даосизма или шаманизма, то первый из-за наличия в Корее издревле большого пласта оригинальной сходной традиции не развился, а лишь обогатил какими-то философскими представлениями, обрядами, техниками другие учения. Попытка поддерживать баланс между основными учениями была предпринята Кэсомуном, который даосов любил и даже интересовался синто [91, том I, c. 89]. Корейский же шаманизм исторически сложился как верование, ориентированное на быт, на проблемы на уровне семьи или деревни. Кроме того, социальный статус шаманизма был слишком низким, чтобы его можно было использовать для поднятия морального духа. Суеверия часто оказывали большое влияние на жизнь корейца, в том числе - и его жизнь на войне. Например, клинки мечей часто украшали символом семи звезд Большой Медведицы как небесным знаком, указующим на победу и, следовательно, ее дарующим [80]. В фольклоре есть много историй о разнообразных знамениях, “Тонгук пёнгам” упоминает о духе убитого вана, который, явившись Кан Джо, парализовал всяческую его активность [7, глава 19]. В биографии Ли Сунсина рассказывается о его общении с духами убитых воинов, просящих похоронить их должным образом, а в награду за это обеспечивающих благоприятную погоду для сражения или указывающих местонахождение особо опасного врага [79, c. 219]. А такой известный военачальник, как Квак Чеу, прозванный “полководцем в красном одеянии”, носил одежду, выкрашенную в красный цвет первыми менструациями девушек, и считалось, что железо, как концентрированный символ “ян”, не сможет одолеть эту преграду, состоящую из концентрированной “инь” [86, cc. 171-173].
О влиянии на воинскую традицию конфуцианства мы уже неоднократно упоминали в тексте данной работы, и нельзя сказать, чтобы оно было позитивным. Конечно, идеи патриотизма, основанные на любви государя к подданным и наоборот, на четком исполнении всеми своего морального долга, частью которого естественно является преданность государю и защита страны от внешней агрессии, могут обеспечить подъем морального духа в критической ситуации, но это с лихвой перекрывается негативным отношением конфуцианской доктрины к военному началу вообще. Оно рассматривается как нечто стихийное, грубое, необузданное - и более того, в соотношениях “инь-ян” военному началу конфуцианство отводит место именно “инь”. Военное разрешение конфликта есть признак слабости, армия рассматривается как неизбежное зло, и поэтому статус ее по определению низок. К тому же, конфуцианство в Корее было еще более, чем в Китае, формализовано и доведено до той грани, за которой буква окончательно вытесняет дух. Конфуцианство также лишено идеи политического компромисса, следствием чего является, с одной стороны, его “несгибаемая” позиция по отношению к армии и нежелание в связи с этим заниматься ее совершенствованием (реформы в армии осуществлялись только тогда, когда в них возникала крайняя необходимость, продиктованная прямой угрозой со стороны врага), а с другой - ограниченный стратегический арсенал , исключающий возможность применения таких приемов, как “отдать, чтобы потом отобрать” или иных форм притворной уступки, которые могут трактоваться даже как предательство. Конфуцианская ориентация на “высокую старину” также является фактором, препятствующим внедрению нововведений, а система образования и экзаменов, постепенно эволюционировавшая в догматическое изучение ограниченного числа канонизированных текстов, подавляет творческую инициативу и не стимулирует развитие науки, в том числе - естественной, замедляя таким образом развитие и совершенствование научно-технической базы армии.
Любопытно проследить, как повлияли на военные аспекты деятельности государства представления конфуцианства о “небесном мандате” и взаимоотношениях государя с Небом. Когда силласскому вану Чинхыну предложили атаковать Когурё, он ответил: “Взлет и падение государства зависят от Неба. Если Когурё не обратило на себя небесную ярость, как я могу атаковать его?”[15, cc. 68, 69]. Примерно такие же доводы приводил Чхве У, утверждая, что монголы не вторгнутся в его страну, поскольку в ней с точки зрения Неба все обстоит благополучно [45, c. 151]. Таким образом, существовал определенный фатализм, связывавший внешние вторжения с карой Неба за неправильные действия государя. Во всяком случае, и древнекорейские источники, и часто цитирующий их Х. Б. Хальберт, выдвигают для объяснения тех или иных неудач или оправдания вторжения на какую-то территорию такие причины. Жизнеописание последних правителей той или иной династии, как правило, строится по стереотипной модели лишенного добродетели государя, проводящего время в разврате и роскоши, не прислушивающегося к мнению мудрых советников, вследствие чего страна постепенно приходит в упадок. Правда, подобным образом описан и ван Конмин, много сделавший для высвобождения страны из-под монгольского гнета, и ваны-марионетки, возводимые на престол теми или иными военачальниками. Такой подход в сочетании со слабым политическим лидерством вана, уклоном в догматизм и начетничество как бы парализовывал и стратегическую инициативу, и военную активность, и моральный дух, создавая ложные представления о защищенности, или, наоборот, уязвимости не вследствие объективных причин, а в результате применяемых шаблонов.
Таким образом, ни одно из широко известных учений, распространенных в Корее, не оказалось в состоянии само по себе выступить в роли государственной идеологии, позитивно влияющей на моральный дух армии.
На таком фоне особенно выделяется попытка выработать моральный кодекс “Пути воина”, связанная с созданием и деятельностью в Силла военно-религиозного института хваранов, игравшего важную роль и в формировании морального духа, и в военной организации Силла, хотя сразу же надо отметить крайнюю скудность посвященных хваранам источников, что оставляет достаточно большой простор для умозаключений и спекуляций. Многие историки, в том числе и Ли Гидон [66,], и Ли Гибэк [65, c. 72], рассматривают их как молодежное сообщество, подобное тайным подростковым союзам, организация которых в значительной степени содержала элементы игры, строилась на ритуале клятвы и т. п., с одной стороны, и как некий аналог монгольского “кэшика”, состоявшего из группы преданных соратников очень разного происхождения, сохранявших между собой большую дружбу и затем становящихся полководцами или администраторами. Хотя хваранская идеология, построенная на пяти заповедях Вонгвана, была связана с буддизмом, но впрямую им не являлась, что очевидно из истории появления пяти заповедей как “облегченного варианта” требований, позволяющих совместить буддийскую мораль с обязательствами образцового подданного. Буддийские монахи путешествовали вместе с хваранами, но не играли доминирующей роли внутри путешествующей группы, а термин “пхунню” (кит. “фэнлю”), что буквально переводится как “ветер и поток”, или “ветер и волна”, употреблявшийся для обозначения хваранской идеологии, был заимствован из Китая в стремлении обозначить нечто сходное с китайским понятием “ветер и поток “ (кит. “фэншуй”). Из буддизма были заимствованы методы духовного тренинга, как из конфуцианства - идеи сыновней почтительности и преданности государю (причем, в отличие от ранних конфуцианцев, преданность государю у них стояла над сыновней почтительностью) [93, c. 304], но основой хваранской идеологии был местный элемент [24, cc.145-150; 85, 101, cc.7-9]. По мнению части исследователей (М. И. Никитина и др.), хвараны были как бы творцами и хранителями национальной поэтической традиции [24, c. 149;101,c. 59]. Их тренинг был посвящен различным способам самосовершенствования и самовыражения, в том числе - через музыку, танцы, поэзию, боевые искусства и др. [46, 102]. Ш. Морган, американский специалист по корейской культуре, принимая во внимание возраст хваранов, полагает, что в данном случае имела место определенная сублимация юношеской гиперсексуальности в русло воинских подвигов. Хваранский корпус играл роль и своеобразного буфера между королевской семьей и аристократией, между аристократией и народом. Хваранская идеология появилась в тот момент, когда власть в Силла оказалась в руках у сословия “чинголь” и аристократов из присоединенного Кая (оттуда родом был, например, Ким Юсин) [85, c. 49], став идеологией новой элиты. Принцип “сообщества по клятве” отличался от принципа “сообщества по крови”. Хвараном мог стать и простолюдин, и аристократ. В это сообщество можно было легко вступить и из него можно было так же легко выйти [101, c. 64]. Это отличало хваранский корпус от аналогичных организаций, существовавших в Когурё и называемых “Кёндан”. Согласно одной версии, они существовали как деревенские школы, где изучение конфуцианских текстов перемежалось занятиями воинскими искусствами [66], согласно другой - как частные академии для аристократов, появившиеся практически сразу же после проникновения в Когурё буддизма и конфуцианства.
Хварандо часто сравнивают с бусидо, но, в отличие от хварандо, оно развивалось не из отношений между друзьями, а из отношений между землевладельцем и его вооруженными слугами. И хварандо, и бусидо выросли в поведенческий кодекс для воинов, но поскольку военное сословие в Корее так и не сложилось, хваранская идеология просто не была востребована и превратилась скорее в культурно-исторический кодекс поведения, а боевые искусства были престижны, но не более, чем соревнования атлетов или регулярные показательные выступления, на которых демонстрировалось воинское мастерство.
Хваранская идеология была, безусловно, лучшей попыткой создать идеологию воина, хотя и она была рассчитана скорее на бойца - одиночку, придерживавшегося “рыцарских” способов ведения боя. Содержание четвертой заповеди хварана “В бою будь храбр (и не отступай, иди до конца)“[102, cc. 57-64] ограничивает возможности стратегии, поскольку принижает значение тактического отступления, обходных маневров, различного рода уловок и др.
Другим, также специфически корейским явлением, особенно силласским, можно назвать клятвы, которые незадолго до своей смерти давал целый ряд как государей, так и военачальников. Суть их сводилась к тому, что дающий клятву обещал защищать страну и после своей смерти - просто в качестве духа, или перевоплотившись в морского дракона, как ван Мунму. Эту традицию можно рассматривать и как показатель высокого уровня патриотизма, и как влияние местного элемента, ибо ни в Китае, ни в Японии подобная практика так широко распространена не была, и специальных храмов, а тем более - подводных гробниц (как у Мунму), таким деятелям там не строили. Упоминания о таких клятвах часто встречаются на страницах “Самгук юса” [15, раздел 23, сс. 59, 60; раздел 35, c. 92 и др.]. В этом смысле очень характерен приведенный в разделе 23 диалог между духами Ким Юсина, обиженного на нынешний двор из-за небрежения им заветами предков, и вана Мичху, приказывающего ему не отступать от своих обязанностей духа-защитника, ибо “если я и ты не будем опекать страну своей бессмертной силой, что станется с бедным народом?!” Такая вера в мистическую поддержку давала воинам силу.

“Необыкновенный жар”, с которым корейская армия шла в атаку, или данные о добровольцах-смертниках, прикрывающих отступление основной армии или проникающих во вражеский лагерь и убивающих полководца [2, том II, cc. 68-69] источники отмечают лишь в период Трех Государств [1, c. 121] или когда речь идет о личных армиях небольшой численности под командованием харизматических лидеров типа Ли Сонге. Обычно же армия часто разбегалась при очевидном разгроме какой-то ее части, как это бывало в сражениях с монголами [7, глава 24; 67, c. 133] или японцами [91, том II, c. 38; 100, c. 144]. Поэтому в корейской армии получила достаточно большое развитие практика мероприятий, направленных на обеспечение высокого морального состояния войск не за счет объективных причин, а с помощью таких субъективных факторов, как административные меры, психофизиологическое воздействие или пропагандистская работа. Большинство источников отмечает, что при хорошем лидерстве корейцы - прекрасные солдаты. Полную неготовность войска к Имджинской войне объясняют некомпетентностью военачальников и отсутствие у многих из них авторитета [91, том I, c. 366; том II, c. 19]. Хорошим примером того, как обретается такой авторитет в сочетании с укреплением дисциплины и поддержанием высокого морального духа, может служить деятельность Ли Сунсина, успешно преодолевшего панику первых дней войны, усугубленную общим беспорядком. Его действия формируют образ жесткого, бескомпромиссного, но справедливого руководителя. На устраиваемых им празднествах он самолично поднимал тосты за воинов-ветеранов без различия их рангов, выказывая таким образом конфуцианское почтение к ним как к старшим [100, c. 209]; он старался поддерживать семьи погибших, устраивал раздачу подарков, присланных из столицы [14, запись от 10.01.1596]; периодически для всего личного состава устраивались торжественные пиры [14, записи от 19.12.1595 и от 30.10.1596] или торжественные зачитывания специальных указов, направленных на поддержание боевого духа воинов. Даже многие развлечения, организуемые им, имели целью поднять в воинах моральный дух и посеять в них уверенность в победе [14, запись от 5.05.1596]. ( С другой стороны, его генеральным был лозунг “ Победа или смерть!”.) Его речи перед личным составом содержали не только хвалу отличившимся и награждение их перед строем, но и критику провинившихся. По характеру Ли Сунсин был отходчив, и подвергнувшийся порке за служебную провинность чиновник мог уже на следующий день быть участником дружеской пирушки с обсуждением стратегии. Но трусость каралась беспощадно, и одного офицера, отказавшегося вести в бой передовой отряд, он повесил на рее собственного корабля [100, c. 209]. Ли Сунсин стремился воспитывать людей личным примером, старался быть эталоном скромности и простоты и спал с мечом в изголовье, подложив под голову военный барабан [100, c. 179]. Это все плюс умение ладить с людьми делало его открытым для диалога - на его военных советах царил дух демократии, в его распоряжениях нет мелочных инструкций, и любой носитель какой-то идеи или какого-то плана мог прийти с этим в его ставку (видимо, это и породило всяческие легенды о мудрых крестьянах...). Даже тот факт, что похоронив во время войны мать, он не удалился в обязательный трехлетний траур, а вернулся к своим обязанностям сразу, сыграл положительную роль в формировании его имиджа.
Своей деятельностью по самообеспечению армии и хорошим отношением к солдатской массе Ли Сунсин, как и другие выдающиеся полководцы до и после него, добивался того, что в “Очерках военной истории корейской нации“ называется “кунмин ильчхе” (кор. “единство армии и народа”). Северокорейские военные историки [60] вообще считают это единство, когда война превращается в войну всего народа, важнейшим фактором обеспечения победы в войне, отмечая, что именно это, к примеру, превратило корейскую армию в боеспособную силу в ходе войн с киданями. Подобная ситуация была и когда в 611 г. Ыльчи Мундок применил тактику выжженной земли, и народ добровольно покидал насиженные места, и когда во время войн с монголами разбойники по собственной воле присоединились к правительственным войскам, сражаясь заодно с ними [36, c. 136; 60, cc. 62,63,167; 63, c. 149].
Другим вариантом поднятия морального духа являлись частые демонстративные акты. Это демонстративный выстрел Ли Сонге в сосну (неофициальный символ Корё), который может быть уподоблен фразе Юлия Цезаря “Жребий брошен” при переходе им Рубикона [91, том I, c. 285], или выставленное им напоказ тело убитого им монгольского генерала [91, том I, c. 254]. Подобные жесты, вроде выстрела в шлем вражеского командующего или его убийства в поединке прямо перед строем [2, том II, c.45] , не только повышали престиж Ли Сонге как командира, но и вселяли в солдат уверенность в победе. Демонстративным актом была и казнь беженцев - паникеров [91, том I, c. 253; 100, c. 209], и работа с разного рода знамениями и гаданиями, которые, как правило, предсказывали победу, о чем войску объявлялось перед сражением. Известна и практика широкого использования небесных явлений для истолкования их как положительных знамений. А когда знамений не хватало, их иногда изобретали. Этим занимались и Мёчхон, и некоторые чиновники, использовавшие их во фракционной борьбе. В арсенал таких фальсифицированных знамений входили и пускание фонариков по реке с последующей выдачей их за дыхание дракона, и смазывание медом листьев растений таким образом, что когда насекомые поедали обмазанные участки, возникали очертания иероглифов, и многое другое. Поэтому была распространена и практика “перебива” неблагоприятных знамений, как это сделал, например, Ким Юсин [15, раздел 34, c. 85], когда разрубил кружащуюся над головами военачальников птицу (очень неблагоприятное знамение) со словами “Да как может какая-то птица помешать великому делу!”. Иногда такие знамения просто перетолковывали. В ”Тонгук пёнгам” [7, глава 36] описана такая история. Когда перед переправой через реку армию Ли Сонге настигла гроза, и солдаты возроптали, ибо это и затрудняло переправу, и считалось очень неблагоприятным знамением, один из военачальников обратился к войскам примерно с такими словами: “Когда дракон выходит из воды, всегда гремит гром и идет дождь. Ныне наш полководец (Ли Сонге) ничуть не хуже дракона! Так чего же вы боитесь?” Переправа была преодолена. В “Самгук саги встречается вариант намеренного выбора удобного места для лагеря среди болот, дабы создать видимость, что солдаты не испытывают страха[2, том II, c.45].Определенное мистическое отношение было и к острову Канхвадо, куда часто эвакуировался ван. Там были и ставка, и определенное число войск, которые посылали на материк исключительно для подавления крестьянских восстаний [35, c. 217; 45, c. 156], и таблички с именами предков. В корейской истории он часто играл роль иголки в сказке о Кощее Бессмертном и его сердце.
С административным и демонстративным воздействием сочетался психофизиологический тренинг. Многие военачальники прибегали к медитации, которая могла длиться весь день. Тренинг в боевых искусствах воспитывал внутреннюю собранность, способность предугадывать действия противника и мгновенно реагировать на них должным образом. исходная стойка лучника практически повторяет стойку, используемую в стоячих энергетических упражнениях [20, c. 86]. Воспитывалось и умение не реагировать на боль. Так, Ли Сунсин недрогнувшей рукой вскрыл себе мечом рану и извлек из нее пулю [100, c. 133]. На ранних этапах корейской истории активную роль в воспитании превозмогания боли играли обряды инициации, во время которых юноши с грузом, висящим на ремнях, продетых через кожу спины, должны были выполнять физическую работу [1, c. 132].
Программирующее воздействие оказывалось и аудиовизуальными способами. Очень часто воины приводились в определенное состояние при помощи программирующего ритма барабанного боя, причем в барабан бил лично военачальник, реагируя на изменения обстановки, задавая настрой и вызывая у воинов некое чувство упоения боем [91, том I, c. 350; 100, c. 245]. В связи с этим можно вспомнить, какое внимание музыке как средству воздействия уделяет конфуцианская философия, а также музыкальное сопровождение сражения, встречающееся и в других регионах (в частности, у кельтов). Символическое значение мог иметь и цвет знамен [35, c. 31], да и само внешнее впечатление от войска с его обилием развевающихся штандартов, в том числе именных и командных знамен, создавало настрой торжественный и воинственный.
Методом мобилизации внутренних резервов человеческого организма была постановка войска в “положение смерти”, когда полководец, “разбив котлы и разрушив корабли” [38, c. 52], как бы сам загоняет войско в угол, из которого нет другого выхода, кроме сражения, и воины, прорываясь в едином порыве, сражаются уже не только для того, чтобы победить или умереть, а только для того, чтобы победить. Как говорил У-цзы, “когда считают смерть в бою неизбежной, остаются в живых, когда считают за счастье жизнь, умирают” [39, c. 35]. Единственный случай, когда корейцы смогли выиграть у японцев рукопашную схватку, относится именно к такой ситуации. И, может быть, ярче проявляющиеся хорошие боевые качества корейцев во время боевых действий на море и при обороне крепостей также объясняются тем, что в обоих случаях они защищают ограниченное пространство, окруженное врагом, что мобилизует и сплачивает солдат и офицеров.
К деятельности, направленной на повышение морального духа своей армии и подавление его у противника, относится ведение пропаганды и контрпропаганды. Конечно, особенно хорошо эти методы были разработаны в правление династии Ли. Их отточил длительный опыт фракционной борьбы со всеми ее ухищрениями. Разжиганию ненависти к врагу способствовало активное распространение рассказов беженцев с захваченных японцами территорий, отрывки из рассказов которых Ли Сунсин даже цитировал двору [13, документ № 7]. Примером пропагандистской работы являются и другие документы Ли Сунсина, в которых он пытается снизить роль численного превосходства врага и страх перед его близостью: “чем ближе противник, тем легче нам будет его разгромить” [13, документ № 60]. Чувство уверенности в себе воспитывали и мелкие внезапные атаки, не столько наносящие ощутимый вред врагу, сколько сеющие в его рядах панику. Оказывающие психологическое воздействие методы устрашения противника известны со времен Трех Государств, когда при рейде на остров Уллындо силласский командир успешно использовал, по одной версии, львиные головы на носах кораблей, а по другой - деревянных львов, которые были выставлены на кораблях так, что издалека казались живыми [13, документ № 4; 15, раздел 27, с. 68; 83, том I, c. 103]. То же самое можно сказать и о кобуксоне с его внешним видом морского чудовища и вырывающимся из пасти дымом [103, c. 75]. На подрыв морального духа противника работали и оставленные в поле зрения врага (точнее - подброшенные по пути его следования) ложные приказы о начале массированного вторжения в Японию, как это делал Ли Сунсин еще до того, как начал одерживать победы [78, c. 214]. Более того, даже такой широко распространенный в войнах XX в. прием, как разбрасывание листовок, содержащих призывы к добровольной сдаче, и листовок-пропусков, обладатели которых могли рассчитывать на отмену полагавшегося им по законам военного времени смертного приговора в случае добровольной сдачи [14, запись от 17.11.1597; 91, том II, c. 78], был в Корее известен, как минимум, со времен мятежа Мeчхона [2, том II, c. 15] и применялся как в войнах с внешним врагом, так и во время мятежей. Правда, Ли Сонге перебил сдавшихся ему японских пиратов, но мотивировал это тем, что поскольку они воры и разбойники, законы цивилизованной войны на них не распространяются [91, том I, c. 279].

Подводя итоги, можно выделить в качестве характерных моментов третьего компонента корейской СОВБД такие, как:
ѕневысокий в среднем уровень морального духа войск, который, Однако в случае конкретной угрозы легко поднимался;
ѕхорошие традиции морально-психологической подготовки воинов, в том числе на базе традиций предков и буддийских техник самосовершенствования;
ѕумелое ведение пропаганды и использование патриотических лозунгов.
Однако если ранние корейские памятники демонстрируют высокий уровень этнического самосознания корейцев, то со входом страны в китайский культурный регион эта доминанта постепенно снижается, и после подавления мятежа Мёчхона страна окончательно смиряется со своей ролью ведомого. В этом сыграло свою роль и геополитическое положение Кореи, для которой внешний мир на 90% состоял из Китая, и возможности расширения своей территории были очень лимитированы (северо-западная граница сформировалась к началу XI в., а нынешние очертания границ - к середине XV в.). При этом Корея не могла самостоятельно выступать в роли “цивилизатора” варваров. Слабым было и политическое лидерство правителя, отягощенное его зависимостью от бюрократической системы. Значительно меньшую роль в формировании морального духа войск по сравнению с другими странами сыграл религиозный фактор. Влияние конфуцианства именно на моральный дух было скорее негативным, шаманизм имел слишком низкий статус и семейную направленность, буддизм, сыграв роль духовного знамени объединения страны, в дальнейшем был скорее в оппозиции к военным, а единственная попытка всерьез выработать “путь воина” (“хварандо”) была слишком эндемична и не получила развития с исчезновением Силла. Вследствие этого в корейской армии большую роль играла практика мероприятий, дававших кратковременный эффект - на период военной кампании или даже одной битвы, причем очень многое зависело от авторитета командира, но поскольку типичным примером командира был не Ли Сунсин, а Вон Гюн, происходило определенное отчуждение войск от лидера [91, том II, c. 31], общий уровень морального духа армии неуклонно снижался, чему способствовало также ощущение невостребованности армии в условиях длительного мира.